Тяжелей горы, Темней полночи Легла на душу Дума черная.
А. Кольцов.
ДЕД СЛАВКО ПОЕТ ПЕСНЮ
Вечерняя багряная заря охватила полнеба. Дальние гряды гор в фиолетово-синих отсветах врезались в небосклон, словно стены великой крепости. У Черного камня наступила тишина. Полумрак царит на поляне, не видно и не слышно людей.
Прячутся ватажники в темную пещеру, костров не жгут, на охоту не ходят. Безвестность да бездолье томит, портит душу человеческую, навевает угрюмые мысли, сушит сердце тоской.
Неделю, а то и больше живет ватага без атамана. Уехал Сокол вместе с Ивашкой, чтобы разведать дорогу к Корчеву, посмотреть, можно ли тайно прорваться ватаге через пролив на Дон.
По ночам, украдкой ездит атаман — потому, видно, и задержался долго.
Важатникам ждать невмоготу. Сегодня кой- какие вольники забрали мечи, топоры да и вышли на дорогу. Пронюхали про торговый караван — не утерпели.
Беспокойно на душе у деда Славко. С тревогой ждет он вольников. Ему поручил атаман ватагу, а он не уследил. Ушли на разбой, а он, не
дай бог, удачен будет разбой, потянет на большую дорогу в других. А тогда конец ватаге вольной, превратится она в шайку воров и разбойников.
Близко к полуночи вернулись ватажники в стан, вернулись, да не все. Пятеро из двадцати полегли в стычке. Многие пришли пораненные, но зато с удачей: приволокли на поляну шесть тюков цветистой шелковой ткани, два мешка пряностей, четыре меха с мальвазией, много пестрых дорогих ковров да великолепных ожерелий.
Среди поляны запалили костер, открыли меха с вином, принялись пить и угощать тех, кто не был в разбое. Разгулялись молодцы, охмелели. У пьяного рука щедрее — почали делить награбленное. Половину оставили себе, а вторую часть добра разбросали тем, кто сидел в стане. «Берите, мы добрые, нам ничего не жаль!» — кричали хмельными голосами.
Дед Славко стоял в стороне и чуял: вслух никто осудить разбойников не посмел, однако многие награбленных подарков не принимали, не польстились на шелк, запятнанный кровью, не взяли пряностей, от которых пахло смертью.
— Где наш гусляр, где дед Славко?—закричали у костра.— Подойди, дед, к нам, одарим мы тебя шелком-бархатом, поднесем чашу вина заморского, а ты спой нам песню.
Дед Славко подошел к костру и сказал негромко:
— Песню, дети мои, я вам спою. Принеси, Андрейка, гусельцы. А вино, простите, не приму. И без него с моей слепотой ходить по земле трудно. Тканей шелковых не возьму тож. Мне ли, простому человеку, носить одежду шелкову. Это вам, знатным разбойничкам она по плечу.
Бражники переглянулись между собой, но возразить старцу не посмели.
Славко принял от Андрейки гусли, сел на корни дуба, вскинул голову, неторопливо перебрал струны. Затихла ватага. Все громче и громче рокотали струны, какую-то до боли знакомую, заунывную мелодию выводили они. Где слыхали, где певали ее? Смолкли, на миг гусли, и дед Славко запел:
По горам, горам по высоким.
По раздольицам по широким Тут огни горят негасимые,
Злы татарове тут полон делят.
Доставалася теща зятю в плен,
Он отвез ее к молодой жене:
«Ты заставь ее тонкий кужель прясть,
Да цыплят пасти, да дитя качать».
«Ты баю, баю, мое дитятко,
Ты по батюшке татарчонок злой,
А по матушке ты внучонок мой,
Ведь твоя-то мать мне родная дочь.
Семи лет она во полон взята,
На правой руке нет мизинчика».
Как услышала тут татарочка.
Она кинулась к своей матушке:
«Ах, родимая моя матушка,
Выбирай себе коня лучшего,
Мы бежим с тобой на святую Русь,
На святую Русь, нашу родину!»
Лилась над поляной песня, все ниже и ниже опускали головы ватажники. Вспомнилось кошмарное время неволи и эта песня, которую часто певали они. А вот теперь свободу обрели и... разбоем занялись.
— Пошто завел эту песню, старик? — с надрывом в голосе крикнул вскочивший бородач. — Раны старые бередить?!—Бородач рывком распахнул широкий ворот рубахи. — Вот она где, твоя песня! Нет, не изварначились мы, нет! Только вот как далее быть — не знаем. — Бородач опустил голову, призадумался на миг, а потом с безнадежной злостью вымолвил: — Все вы хороши! Один из цепей сброи наковал, а для чо, сам ладно не ведает. Другой песнями возмущает душу, а посоветовать, как дальше, не хочет...
Дед Славко положил ладони на струны, как бы закрывая их, и тихо заговорил. Ватажники подвинулись ближе.
— Давненько живу я с вами. Певал вам песни и былины всякие: и про Муромца Илью, про Микулу Селяниновича да про новгородского гостя Садко. Слагает эти песни народ, и не умрут в памяти народа имена этих людей во веки веков. Почему сие? Да потому, что деяниями своими заслужили они любовь народную. Мне немного осталось жить, но до своей смертушки хотел бы я послушать в народе былину — песню о Соколе да о его славных ватажниках. Найти бы эту песню да унести ее на Русь милую, а там и умереть не жалко.
Молодой широкоплечий парень в сером армяке подошел к деду, дотронулся до его сухого плеча и спросил:
— Неужто и о нашей ватаге былина может быть, неужто слава о нас может разнестись по земле?
— Слава славе рознь, сынок. Истинная слава — это любовь народа. Многие жили в веках и думали, что они прославились. Но люди давно забыли о них, потому что слава их мнимая.
Собрали вы здесь силу, вам за правду надо стоять, а не караваны щупать. Добрую славу заслужили ваши дела, и оттого растет ватага день ото дня. Идут к нам люди с надеждой в душе, бегут от жестокости, неволи и горя. Не омрачайте их надежду, и тогда среди вас вечно будет мир и дружба...
Потухли костры у Черного камня, но искры, зароненные гусляром в сердца ватажников, теплились всю ночь.
На следующий день вернулся атаман и привез неутешительную
весть. Такую огромную ораву людей тайно к Дону не провести, для переправы на ту сторону моря по Корчевскому рукаву нужно много судов. А где их взять? Сколько ни ломал голову атаман, ничего придумать пока не мог.
* * *
В ватагу Ионаша попал легко.
Слух о свободных людях разнесся с гор по селениям, и опытному человеку, знающему эти места, найти Сокола было не гак уж трудно. Если человек приходил к Черному камню и просился в ватагу, ему не отказывали. Да и как откажешь, если хотел он свободы? Выводили ночью при свете костра на круг и спрашивали, согласен ли он признавать законы ватаги.
Вывели на круг и Ионашу.
— Что привело тебя к нам, скажи-ка?
На этот вопрос почти все отвечали: гнет, несправедливость господ, притеснения или страх перед наказанием. Ионаша сказал:
— Любопытство привело меня сюда. Землю эту всю исходил. Жил среди татар, на Руси бывал гоже, фрягам служил, у армянина опять же работал поваром в харчевне, а сам я из греков. Народу повидал всякого и везде узнавал — для чего живут люди? У татар очна забота — цепи ковать да ясырь на них сажать; фряги крепости строят, чтобы богатство было где хранить, да и в других местах волками друг на друга смотрят. А вы цепи разбили. Вот и взяла меня охота поглядеть на вас... Если жить к себе не пустите, погляжу и уйду.
— Ишь ты! — Ивашка оглядел ладно скроенного грека с ног до головы. — Выходит, удивили мы тебя. Любо тебе стало, что цепи пожгли. Разве ты носил их?
— Нет, бог миловал.
— А ежели цепи мы на мечи перековали? Придется какой ни на есть мечишко и тебе дать. Возьмешь?
— Возьму. Но сперва спрошу — зачем даете?
— Ну хоть бы хозяина прикончить, от которого убег.
— Хозяина? Да он сам не сегодня-завтра подохнет. Такой хилый старик. Вот в Кафе я фряга одного знал — на него бы я с мечом пошел.
— Выходит, ты не только на нас посмотреть пришел, а на фряга зуб точишь. Соврал сперва.
— Не соврал. Не приучен. Обидно, что не веришь. Ведь я бы мог наговорить чего угодно — все равно никто не знает меня. Но к таким, как вы, только с правдой можно прийти. Примите, пожалуйста.
— Законы ватаги сполнять согласен? Атамана слушаться?
— Буду делать все, что скажут.
— Примем к себе аль нет?
— Пусть живет.
В СТАРОЙ КОРЧМЕ
Все дела в Кафе закончены, наступила пора уезжать.
Деметрио выехал из города, когда смотритель времени на башне Кристо ударил по колоколу девятый раз. Серый быстроногий конь, хорошо отдохнувший, нес своего седока легко и быстро. Вороной, как и раньше, бежит в поводу запасным. Сейчас спешить не надо, и Демо направил свой путь по ездовой дороге через Солхат. Миновав поворот на горную дорогу, он тронул поводья и пустил коня шагом.
