Джордже Кэлинеску - Загадка Отилии

Проговорив последние слова, Паскалопол, в своем ки­моно, принял позу, достойную трагика. Он еще раз стис­нул руки Феликсу и отпустил их. Феликс хотел что-то сказать, оправдаться, но помещик поспешно перешел на свой обычный тон и пригласил его в столовую выпить вермута. Все попытки Феликса вновь заговорить об Оти­лии оказались бесплодны. Он ушел очень взволнован­ный, хотя помещик и проводил его ласково и сердечно. С улицы через открытое окно второго этажа Феликс ясно Услышал сладкие звуки флейты, которая снова выводила менуэт. Проспект Виктории в этой его части был довольно тихим, и мелодия порой звучала так отчетливо, словно играли не в городе, а где-нибудь на тихой полянке. Фе­ликс удивлялся Паскалополу и думал, что он человек высоких качеств и достоин подражания. Он решил, что и сам он не должен ни в чем уступать Паскалополу и до­казать свое благородство. Но его мучили сомнения. На что намекал Паскалопол? Совершенно очевидно, он хо­тел, чтобы Феликс не подозревал Отилию, но вместе с тем он еще говорил и о какой-то клевете. Он, Феликс, всегда вел себя так, что его нельзя было в этом упрек­нуть, а представить себе, что Отилия станет страдать от обвинений, которые ей никто не предъявлял, он не мог. Намек Паскалопола, конечно, относился не к Феликсу, он имел в виду кого-то другого. Скорее по всему пове­дению Паскалопола, чем из его слов, Феликс понял, что должен быть с ним заодно, защищая Отилию от клеветы. Но от чьей клеветы? Он подумал, что, вероятно, как всегда, насплетничала Аглае, вспомнил и о Стэникэ. Если существует разносчик всяких слухов, так это, конечно, он. Здесь сомневаться не приходится. Но что он такого наговорил, Феликс не мог себе представить даже в минуту раздражения. Что между Отилией и Паскалополом существует любовная связь? Любопытство сделало Фе­ликса хитрым. Он сказал себе, что с помощью Стэникэ, которого нетрудно разыскать, он может раскрыть эту тайну. Феликс считал, что исполняет свой моральный долг, что, обнаружив клевету, будет в состоянии более энергично защищать репутацию Отилии. Но в глубине души его снедала ревность, от которой, как ему казалось, он уже избавился.

— Домнул Стэникэ, — заговорил он, — я хочу спро­сить вас, как человека опытного, скажите мне откровенно, что вы как мужчина думаете о поездке Отилии в Париж?

— Хм, — произнес застигнутый врасплох Стэникэ. — Что я об этом думаю? Но что я могу думать? (Стэникэ сразу же постарался оценить положение и не почувство­вал никакого подвоха. Но он всегда медлил с ответом, чтобы иметь время сочинить его.) Я скажу вам прямо, слов на ветер бросать не хочу и греха брать на душу тоже. У меня был ребенок, которого прибрал господь бог, потому что я, быть может, в чем-нибудь согрешил. Люди многое говорят, но зачем к этому прислушиваться? Ни­чего особенного, просто девушка поехала прогуляться. — А что говорят люди?

— Дорогой мой, люди злы. Клянусь честью, вы не сделаете ни одного шага без того, чтобы они его не истол­ковали по-своему. Даже я не всегда нахожу, что сказать. Бывают иногда абсурдные совпадения, которые удивляют, прямо-таки потрясают. (Стэникэ понизил голос.) За что купил, за то и продаю. Верить в это никто вас не обязы­вает. Ну и что тут такого, если даже так? Не одна же она, понимаете?

Феликс с трудом подавил раздражение.

— Так что же именно говорят?

— Ну, болтают всякое. А вы, мошенник, будто и не знаете? Нет, честное слово? Ничего не знаете? Все это в конце концов болтовня. Говорят, что девушка поехала в Париж, чтобы сделать, понимаете... да ведь вы же на медицинском, — аборт! Ну?

Феликс был настолько возмущен, что даже не смог ничего ответить. Стэникэ не понял или сделал вид, что не понял его состояния, и громко продолжал:

— Я слышал, дорогой, но не верил, что у женщины после родов лицо становится более бледным и сама она более пикантной. Так было и с Олимпией, когда она ро­дила Релу. Но Отилия изумительная девушка, она и так прекрасна.

— Свинья! — выдавил из себя Феликс и повернулся к нему спиной.

В тот же день вечером, когда дядя Костаке, Отилия и Феликс сидели за столом (теперь снова готовили дома), появился Стэникэ, поздоровался со всеми за руку, как ни в чем не бывало, и заявил, что пришел к Феликсу пока­зать ему образчик материи на летний костюм, прекрасной материи, хотя и дороговатой.

Поведение дяди Костаке после приезда Отилии стало весьма странным. Из его бормотанья можно было понять, что он задумал что-то сделать для своей «де-девочки», но что именно, оставалось неясным. А пока он произво­дил в доме страшный беспорядок. Рядом с комнатой Фе­ликса была еще одна, почти пустая. Старик вытащил на улицу ящики и сломанную мебель, сваленную туда, и врезал в дверь добротный замок, чтобы она хорошо за­пиралась. Потом стал складывать в комнату различные материалы, назначение которых казалось поначалу по меньшей мере таинственным. Например, он как-то при­шел с большими пакетами ржавых гвоздей различной ве­личины, высыпал их на пол и принялся раскладывать на кучки по сортам. Всем, кто был свидетелем этой сцены, Костаке, не дожидаясь расспросов и ни к кому в частности не обращаясь, дал весьма туманное объяснение:

— Хорошо покупать по случаю! Пусть пока полежат. На другой день старик явился с повозкой, доверху нагруженной оконными переплетами, рамами, дверьми от какого-то старого разрушенного дома.

— Папа, — удивилась Отилия, — что ты будешь со всем этим делать? Это на растопку?

Старик потирал руки, как человек, совершивший хо­рошую сделку и не желающий заранее посвящать в это других, чтобы потом устроить им сюрприз.

— Дешево купил, по случаю. Все вещи хорошие, та­кие, как раньше делали.

Отилия пришла в полное недоумение, когда однажды старик привел двух человек, которые выкопали широкую, как бассейн, яму прямо перед беседкой в саду, испортив этим газон. Костаке даже не объяснил, зачем это нужно, отмалчиваясь с довольным видом человека, который мо­жет позволить себе немного поинтриговать недоумеваю­щих ближних и предвкушает, как они придут в восторг, узнав в скором времени о его намерениях. Во всяком слу­чае, назначение этой ямы вскоре стало понятным, по­скольку дядя Костаке привез несколько возов извести и высыпал ее в яму. Он говорил, что купил известь по де­шевке на стройке, где закончили работы.

— Но что ты собираешься делать, папа? Ты хочешь строиться?

— Хе-хе-хе, — лукаво засмеялся старик. — Я сделаю кое-что для своей де-девочки.

После этого старик где-то раздобыл огромные дубо­вые балки и свалил их у забора. Некоторые балки были старые, их, видно, извлекли из построенных когда-то до­мов, другие — новые, даже немного сыроватые. Конечно, все они были куплены по случаю. Как-то Костаке привез старый кирпич от разобранных зданий и сложил его на газоне в саду, испортив весь вид из беседки. С этого вре­мени старик потерял покой и, боясь, как бы не украли его материалы, беспрестанно метил их известкой. Он выходил поздней ночью или рано утром, бродил вокруг вздраги­вая от малейшего шума, а то посылал Феликса или Отилию посмотреть, все ли в порядке. Несмотря на свою пронырливость, Стэникэ никак не мог выведать, что ста­рик собирается делать. Он пришел к выводу, что дядя Костаке предпринимает какую-то спекуляцию. Узнал же о цели всех этих хлопот Паскалопол, перед которым ста­рик открылся. Дядя Костаке рассуждал так: деньги теперь неустойчивы, а молодежь и вовсе не умеет держать их в руках. Мужчина, когда берет девушку замуж, бы­вает доволен, если получит в приданое дом со всей обста­новкой. Дома зять не промотает. Он бы охотно отдал Отилии один из имеющихся у него домов, но они ей не подойдут. Он построит новый, здесь, на месте сада. Он все заранее рассчитал: на улице Антим не так уж много лавок, и если иметь дом с магазином, то можно ворочать большими делами. Он построит дом с торговыми помеще­ниями в первом этаже и с жилыми комнатами во втором, так чтобы у Отилии было и бесплатное жилье и доход от лавки, конечно, после его смерти, потому что до того вре­мени он намеревался при помощи торговли покрыть какие-то расходы на эту постройку. Паскалопол очень удивился и подумал, что будущая судьба Отилии остается все-таки неясной. Зная дядю Костаке как человека упря­мого, но способного круто менять решения, он промол­чал. Но, огорченный за Отилию, помещик рассказал ей обо всем, а та беспечно сообщила Феликсу. Марина слы­шала этот разговор, когда, брюзжа, толклась около них, и таким образом новость дошла наконец и до Стэникэ. Воз­мущенный, он завизжал, словно это ущемляло его кров­ные интересы:

— Он совсем выжил из ума, хочет ухлопать все деньги на старый кирпич! Этак вам ничего не останется. Это безумие! Будь я на вашем месте (он говорил это Аглае), я бы принял меры.

Но Аглае хорошо знала своего брата и поэтому ко всему отнеслась хладнокровно.

— Если Костаке стал покупать кирпич, значит, он не собирается много оставлять Отилии. Он ничего своего из рук не выпустит, хоть режьте его, я ведь знаю. Ты не думай, что он невесть сколько истратил на весь этот му­сор. Если он хочет построить дом, пусть строит. Дом никто не украдет. Только бы он не оставил завещания в пользу этой полоумной, вот чего я боюсь. А остальное его дело.