— Нет, мурза. Я не возьму яд. Моя любовь к Аказу велика, но мой народ я люблю больше. Если царь умрет от яда, русские затопят кровью мою землю. Разве я могу послать на гибель людей моей земли?
— Тогда Аказ узнает все,— взвизгнула Шемкува,— узнает про Коран, про Булата, про клятву!
— И народ, который ты так любишь, выгонит тебя из родных мест,— мрачно сказал мурза.
— Так же, как они когда-то выгнали меня.
— Пусть!— твердо произнесла Эрви.— Только свой яд спрячь подальше.
— Ты долго жила рядом с Сююмбике и не научилась бороться за свое счастье. На, бери!
— Зачем ее уговаривать?—подняв вверх костлявые руки, кричала Шемкува.— Давай яд мне! Я сумею сделать все, что надо, без нее. А ей все равно конец!— Шемкува выхватила у мурзы перстень и, подскочив к Эрви, крикнула:— Знай, несчастная: я иду к людям, я иду к Аказу! Я всем расскажу про твои грехи, и горе тебе, клятвопреступница! — Шемкува бросилась к выходу, но Эрви схватила ее за руку и, разжав ладонь старухи, взяла перстень.
— Дай сюда.
— Давно бы так!
— От своей судьбы не уйти. Иди, мурза, к Сююмбике и скажи ей, что она не сможет упрекнуть Эрви. Я сделаю все как надо.
— У русских обычай есть: жена хозяина подносит гостю первую чарку. Ты брось яд в вино и подай царю, ведь ты хозяйка. Через неделю он умрет, и никто не узнает про твою вину.— Мурза похлопал Эрви по спине.
Помолчали все немного.
— Я сделаю все как надо,— не глядя на мурзу, спокойно ответила Эрви.— Я решила.
— Да поможет тебе аллах,— бросил мурза вслед уходящей Эрви.
— Я ей не верю, мурза,— буркнула Шемкува, когда Эрви вышла.
— Я тоже,— сказал Чапкун.— Ты следи за ней.
— Ты и мне яду дай. Если она побоится, это сделаю я.
— Ты сама и все твои люди тайно говорите каждому череми- сину, что русские хотят вырубить все священные их рощи и заставить всех вас поклоняться матери русского бога. И еще скажи, что новый хан Казани Эддин-Гирей, Да будет священно его имя, обещал каждому, кто уйдет от русского войска, двадцать золотых монет и коня. Кто придет в Казань с ружьем, полученным от русских, тот получит еще десять золотых монет, а ружье останется ему для охоты. И десять лет никто не будет брать ясак с того, кто будет служить Эддин-Гирею. И еще говорите черемисам: Казань сильна. Напомните им, что русские много раз приходили сюда и всегда уходили обратно. Так будет и теперь. И тогда горе тем, кто предаст нас! Я сам приведу сюда своих воинов и не оставлю здесь и праха изменников.
— Скажи великой царице, что она шлет ко мне только угрозы. Что я могу сделать, если бедна?
Чапкун вынул из-за пояса кисет и положил на нары.
— Возьми и давай каждому по монете. Остальное потом. Держи отраву. Помни: меня здесь не было,— сказал Чапкун и, не прощаясь, вышел...
Айвика ничего не знала про русского царя и не могла понять, хорошо ли, плохо ли будет, если он умрет в гостях у Аказа, которого она очень уважала.
Разгромив крымцев, русская рать двинулась на Казань безбоязненно. От Коломны до реки Суры сторожевой, царский и полк левой руки сделали всего пятнадцать переходов. Войска шли неслыханно быстро.
Впереди для разведывания пути шел легкоконный ертаул-полк с посошной ратью, которая смотрела за исправностью мостов, гатей и дорог. Ертаулом командовали князья Юрий Шемякин да Федор Проскуров. Посошная рать отдана под руку Терешки Ендагурова. Пришло на старости лет Терешке повышение, хоть какой ни есть, а все-таки воевода.
Думали ертаульцы первыми прийти на место встречи. Но их около Сарваева городища уже ждал князь Курбский с полком правой руки, Иван Мстиславский с большим полком да Иван Пронский с передовым...
Воины князя Курбского уже отдохнули.
На другой день к вечеру подошли полки царский, сторожевой и левой руки. Все луга и лес в развилке Суры и Иксы заполнили
войска. Никогда люди рода Сарвая не видели столько воинов. Вышли на большую поляну, надеясь увидеть царя, но им сказали, что царь утомился в пути и сейчас в шатре...
Когда царь проснулся, солнце было уже высоко. Он сбросил с себя одеяло, встал со скрипучей походной кровати.
Вскочил и Адашев, стал спешно одеваться.
— Сходи, позови большого воеводу, погляди, что в полках делается. Иди, иди — я оденусь сам.
Царь сунул ноги в теплые, обшитые сафьяном туфли, зашел за занавеску, умылся над медным тазом и тихо стал одеваться. Пойдя в поход, царь, по совету Сильвестра, уподоблялся простому ратнику: слуг около себя близко не держал, все делал сам или с помощью Алексея Адашева. Питался так же скудно, как и ратники, порой прямо из общего котла.
Войско знало об этом, царя всюду хвалили, это льстило Ивану, но он сам не знал, долго ли выдержит эту постную скудную жизнь.
В шатер вошел Владимир Андреевич Старицкий. В этом походе он шел за большого воеводу.
— По-доброму ли спалось, великий государь?—спросил Владимир Андреевич, кланяясь.
— Сколь раз говорю тебе: теперь я не великий государь, теперь я твой полковой воевода. И на твоем месте меня наказывать должно за лежебокость. А отчего бы мне не по-доброму спалось? Забот ноне нет никаких, все заботы на тебе. Полк мой дошел до места в справности...
Старицкий за время похода привык к таким разговорам с царем. Каждый раз начиналось так: «Я теперь в твоей власти, повелевай — буду повиноваться», а потом сразу забывал об этом. Так и сейчас.
— А другие полки скоро ли придут, како мыслишь, большой воевода?
— Да наперед нас уже здесь. Полку правой руки тяжко досталось— вся дорога была безлюдна, гладу натерпелись. Добро хоть черемиса ласково встретила и напоила, и накормила, и обогрела.
Радость хлынула в сердце Ивана. Народ земли, через которую ранее русские воины проходили осторожно, с оружием наготове, сейчас ласкает и обогревает московских ратников. Значит, недаром отдано столько внимания черемисскому краю, значит, заботы о дружбе не были напрасными.
В шатер вошел Алексей Адашев и объявил:
— Воеводы собрались, великий государь. Может, сюда позвать? Черемисский князь Акубей со своими людьми челом тебе бьет.
— Зови его, Алеша, зови
— А воеводы, великий государь?—воскликнул Старицкий.
— Брат мой, Володимир Андреич, я только что говорил тебе: я полковой воевода. С какой стати ко мне все воинство звать? Ты иди и думай. А потом мне расскажешь.
Большой воевода вышел из шатра и про себя выругался.
Аказ, Янгин, Магметка Бузубов и Сарвай с десятью стариками вошли в шатер. Сарвай по наставлению Аказа держал на протянутых руках полотенце. На белом, как снег, полотне стояла деревянная тарелка с высокой горкой блинов — коман мелна. Старик подошел к царю и начал говорить:
— От нашем земля... От нашем люди возьми этот...— Сарвай замялся и по-черемисски сказал Аказу:—Эй, Аказ, как сказать по- русски «душевно сделанный хлеб», я совсем забыл.
— Он говорит, великий государь,—перевел Аказ,—что этот хлеб народ наш дарит тебе от души и благодарит за милости, которые ты дал людям.
Иван подошел к Сарваю отщипнул от блина небольшой кусочек, съел. Адашев принял дар, отнес в сторону.
— Скажи, Аказ, спасибо твоим людям за доброходство ко мне и ласку.— Царь снова сел в кресло и спросил:—А кто сей старец?
— Это Сарвай, старший над людьми, которые на этой реке живут.
— Скажи, дед, одолеем мы Казань?—спросил Иван, обращаясь к Сарваю.
Старик выслушал, склонил голову сперва в одну сторону, потом в другую, сказал неторопливо:
— Не зря старые люди говорили: народ плюнет — озеро будет. Вся сила в народе. Ты своими людьми больно силен — видели мы, как велика твоя рать. Но теперь станешь вдвое сильнее, потому как и наш народ, и чувашские люди, и мордва к тебе на подмогу пришли. Иди смело — Казань у твоих ног будет.
— Алеша,— сказал царь, обращаясь к Адашеву.— Одари этого старца золотом.
— Нет, нет, не возьму.— Сарвай замахал руками, когда Адашев поднес ему деньги.— Я не за деньги хлеб тебе давал. От души.
— Я не за хлеб, я тоже от души,— сказал Иван. Повелев одарить людей Сарвая одеждой и деньгами, царь отпустил их, Адашеву сказал:
— Володимиру Андреичу передай: семнадцатый стан делать на Цивили.
Около полудня рать двинулась в дальний поход от берегов Суры к берегам Свияги. В главной колонне шли ертаул-полк, полки царский, передовой, большой и сторожевой. На одной линии с царским полком версты по четыре в стороны шли полка правой и левой руки.
