Тела в ночной прохладе горят ярким пламенем, все сложнее его отсекать, ночь больше не может служить покрывалом, спасительницей. Придется переходить на иное, дерзкое, наглое, работать быстрее, чем прежде, и днем. Тепло же отсекать простыми подручными, вплоть до индивидуальных целлофановых укрытий, и иных отражателей тепла. Не так уж надолго и надо. Еще придется поставить многослойные фильтры и значительно удлинить отдушины в зимних схронах.
Поговорили о приборах, что могут обнаружить пустоты в земле, а в некой поганой перспективе, возможно, даже и с вертолета — значит, в районах действия надо создать как можно больше ложных пустот — помогать природе. Их и так достаточно: дерево вырвало в корнем, часть осыпалась — уже пустота. Бобровые, барсуковые — опять пустоты. Яма заваленная сучьями, подмытый берег… Лес по–прежнему самое лучшее из убежищ. Почему бы чуточку и ему не помочь? Уговорились на то: видишь яму? — положи поперек несколько сухостоин, навали сверху сучьев и еще лапнику, дел на десяток минут, а польза навсегда. О таких приборах поговорили, что свежие тропинки высвечивают. Но и раньше собственного следа не топтали — первый принцип разведки — никогда одним путем не ходить, потому особо не обеспокоились. Разработка для дилетантов.
О человеческом факторе — успокаивая себя, о том, что как бы не был хорош прибор, а без толкового оператора он… И человеческий фактор все еще остается решающим.
— Работать днем, отсыпаться ночью, вот в общем–то и все, — говорит Первый. — Организму здоровее. Схроны все еще актуальны. Ставить больше маленьких индивидуальных. По принципу цепочки или виноградной грозди.
— Схрон кто–то лепит странный, ни к месту, ни ко времени, — напомниет Петька — Казак. — Вот здесь! — отметил ногтем. — Меньше чем в полста метрах от реки. С нее заходит, в нее и уходит, словно бобер какой–то, по берегу вдоль следа нет — я проверил. Ставим засаду?
— Нет времени.
— Неправильно это, — возражает Казак. — Очень странный схрон. Еще не закопан. Конусом из глины. Зачем из глины, когда дерева полно? Я такие сооружения — ну очень похожие! — только в Африке и видел, там, где совсем жарко. Каким боком здесь взялся? Уже и обожжен. Смола рядом сложена — вар. Кастрюля большая. Мазать будет смолой, прежде чем закапывать..
— С нашим следом не пересекался? О нас знает? Твои хождения не мог засечь?
— Нет, я же говорю, он с реки заходит и обратно туда же, как бобер, его повадки. Еще и хатка эта…
— Глиняная?
— Нет, там еще одна есть, по–настоящему бобровая, у самой воды. Старая, похоже, что не жилая. Я таких больших не видел. Здесь вообще–то, если заметили, бобры норы роют под берег, под коренья, где рыхло, в чернозем, в ил слежалый, а поверху ольха, корни переплетаются. Именно так устраиваются. А этот, словно от ортодокса какого–то бобрового….
— Эй, Африка! Не может так быть, что это за твоими девками пришли — жених или брат? Окапывается?
Казак отмахивается.
— Бред сивой кобылы!
— Шатун откуда–то из этих мест. Он и в Африке был. Вот было бы совпаденьеце.
— Ты про Шмеля? Про Шалого?
— Да.
— Давно косточки обглодали. Сгинул в Эритреи! — уверенно заявляет Казак.
— А… Ну, если так. Но занятно было бы.
— О пустом беседа! Если бы, да кабы…
И только один, не верящий в приметы, интересуется:
— Как сгинул?
— Накрыло и заполировало. Вчистую! Он пешим макаром на головную базу повстанцев вышел, сообщил, что сборище, да остался наводить на цель, а те хохлы, что на «Сухарях» там подрабатывали, с радости, что, наконец–то, обнаружили, и большие премиальные будут, весь свой груз на квадрат вывалили — по площади сработали, а для надежности, потом еще и напалмом прошлись… Тут никакая индивидуалка не спасет.
Помянули…
Африка! Локальных войн не бывает (сие выдумано либо журналюгами, либо манипуляторами, что над ними), все «локальное» не война, а дворовая разборка. Всякая война — вне рамок, она вовсе не думает удержать себя в границах неких правил или некой территории, она пылает так, как ей «горится». Ей необходимо топливо, а также те, кто это топливо будет шевелить…
Под более низкие расценки на жизнь (за какие «европейский пассионарий» курковым пальцем не шевельнет), русские и украинцы бросились в этот африканский котел с воодушевлением, внеся сумятицу в умы африканцев. Предназначенные воевать за отдельные корпорации, которые, споря между собой, выторговывали главное — чтобы 3 процента населения и дальше прожирали 40 процентов мировых ресурсов, появившиеся там славяне, внесли некую новую струю в африканские войны, где до сих пор воевали ни шатко ни валко — без особого ожесточения, если не считать, конечно, периодически вырезаемые до одного человека поселки крестьян — но и тут исключительно «по делу»: религиозному, национальному, либо клановому признаку — что в общем–то происходило всегда. Русские и украинцы же на тех территориях и друг против друга воевали так, будто защищали собственную родину — бросались под танки со связками гранат, прикрывали командира собственным телом, не сдавались в плен, подрывая себя… Из–за чего они казались африканцам дикими, нецивилизованными пришельцами.
До чего же интересно: переставь акценты и ты уже дикарь в глазах тех же африканцев.
Когда же это началось, что столь ожесточенно не в собственных войнах?..
Народились пассионарии! Приднестровские казаки… Что им было до той, уже позабытой, войны армян с азербайджанцами? Однако, пришли, воевали, как деды, да и полегли все, только остались две девушки санитарки…
— Кина про это не будет! — бросает реплику Лешка — Замполит. — Выдумают про брошенную на произвол судьбы «девятую роту» — курвы!
— Не всяк Бондарчук — Бондарчук.
— Теперь за то, чтобы осиновый кол Меченому в жопу!
Тост у Петьки — Казака, как всегда, незатейливый, но душевный, потому выпивают и за это.
Простой, как валенок, Миша — Беспредел, очень похоже недавно начитавшийся «про древних греков», набросив простыню через плечо (любит он простыни — даже с собой, по возможности, возит — сибаритствует) пьет красное вино из ковшика, плеснув туда перед тем изрядно ключевой воды. Впрочем, этими глупостями занимается недолго — под беззлобную ругань, что переводит два хороших напитка, «перевербовывается», снова становится русским — переходит на водку. Эти стопочки Мише — Беспределу также, что слону дробинка, но не жалуется.
Извилина, не изменяя себе, раз за разом пригубляет красное вино, но в бокале почти не убавляется. Федя — Молчун исключительно одну ключевую воду, а Сашка — Снайпер прикладывает к губам рюмку чисто символически. Остальные, если не считать Седого, выпивши изрядно, но не настолько, чтобы сломалась общая беседа на несколько отдельных трепов, и совсем далеко от того, когда каждый говорит только за себя и себя же слушает.
По животу корм, по уму — разговор. Какой водой плыть, ту и воду пить. Разговоры шли от одной реки: про смысл, про жизнь, про Россию… Потом свернули в протоку.
— Между прочим, этот фетишист до сих пор тельняшку свою хранит, едва ли не с первого года службы! — к чему–то говорит Замполит, указывая на Мишу — Беспредела.
— Точно, что ли? Это не ту ли, у которой ты рукав оторвал, когда уходили налегке, и Сеню ранило?
— Ну.
— Что, так и без рукава носишь?
— Ну.
— Всерьез?
— Ну.
— Во, занукал, блин. Сопрела уже, наверное? До дыр застирал?
— С собой ношу. Одеваю, может, раз–два в год, когда сложности предвидятся — счастливый тельник. Помогает.
— Точно, что ли?
— Но ведь живой…
— Вот дает!
— А сами–то?
— Что сами?
— А хотя бы и ты! У кого пуля мятая в кармане?
— Так то пуля! То случай! То везенье!
— Так у меня тоже — случай.
— Знаете, а я тоже… того, — вдруг сконфуженно сознается Седой.
— Чего того?
— Ну… Этот… Как его… фетишист? Я по первым своим армейским трусам скучаю. Классные были трусы! Просторные. Помню, если что не так, если на пляже, если западет какая — во какая! — показывает Седой большой палец, — в самые мысли западет и еще кое–куда, так со стороны выглядит, будто ветром надуло — не так заметно.
— Ну, твое хозяйство и сейчас не больно заметное!
— А ну повтори?!
— Э, хорош, мужики! Сейчас опять начнете концами меряться, не тот возраст, не солидно.
— Что, возраст — это когда животами стучатся?
— А, тож! Мужики в Европе пошли, обратил внимание? Словно беременные! И как своими причиндалами до баб дотягиваются?
— В Штатах феминистки требуют нормальных мужиков держаться определенной дистанции, отсчет по сексдомагательству считается от 22 сантиметров в сторону уменьшения, в Европе планируют ввести от 25 сантиметров. И отчего так?
