Откомиссарили лихо. Преследовали не сопротивление, только тень его, сам намек, возможность, что сопротивление их власти может образоваться в неком будущем. Под это уморили несколько миллионов крестьян — этих вовсе не считали. Миллионом туда, миллионом сюда, отошли от пошлости публикаций в газетах списков расстрелов заложников, только первый раз дали пофамильно, потом в цифрах, считая десятками и сотнями, потом и это прекратили. Лишнее никого уже не пугало, да и не удивляло — вошло в норму жизни, а «норму» потребовалось скрывать. Москва, впитав в себя новых господ, зажила своей отдельной от России жизнью…
Извилина когда–то давно видел простые сны, но с Афганской, вдруг, сны–тексты. Они звучали вокруг него, обволакивали… Он руководил своими снами, словно оркестром, возвращался по снам назад, чтобы что–то поправить в этой общей партитуре.
В его снах Иван Грозный не сходил с ума во второй половине жизни, Петр Первый не приваживал немцев на Русь, не облагал формулярами всякое движение, а давал вольную на пересечение границ — учитесь, сукины дети, кто хочет! Николай Второй впитывал решительность своего отца — Александра Третьего, и ему доставало воли и разума не идти на поводу у промышленников и собственного генералитета — не лезть в мировую мясорубку, а сохранить вооруженный нейтралитет под загадочным для всех недругов девизом: «Россия сосредотачивается!»
Единственное — Сталин. Сталин сделал в тяжелых для себя обстоятельствах много больше, чем способен был бы кто–то другой…
----
ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):
В. Молотов, народный комиссар:
«В 1939 году, когда сняли Литвинова и я пришел на иностранные дела, Сталин сказал мне: «Убери из наркомата евреев». Слава Богу, что сказал! Дело в том, евреи составляли абсолютное большинство в руководстве и среди послов. Это, конечно, неправильно. Латыши и евреи… И каждый за собой целый хвост тащил. Сталин не был антисемитом, как его порой пытаются изобразить. У евреев активность выше среднего, безусловно. Поэтому есть горячие в одну сторону и очень горячие в другую. В условиях хрущевского периода эти, вторые, подняли голову, они к Сталину относятся с лютой ненавистью…»
В архиве посла СССР в Швеции Александры Михайловны Коллонтай сохранилась запись ее беседы со Сталиным в ноябре 1939 года:
«Многие дела нашей партии и народа будут извращены и оплеваны прежде всего за рубежом, да и в нашей стране тоже. Сионизм, рвущийся к мировому господству, будет жестоко мстить нам за наши успехи и достижения. Он все еще рассматривает Россию как варварскую страну, как сырьевой придаток. И мое имя тоже будет оболгано, оклеветано. Мне припишут множество злодеяний.
Мировой сионизм всеми силами будет стремиться уничтожить наш Союз, чтобы Россия больше никогда не могла подняться. Сила СССР — в дружбе народов. Острие борьбы будет направлено прежде всего на разрыв этой дружбы, на отрыв окраин от России. Здесь, надо признаться, мы еще не все сделали. Здесь еще большое поле работы.
С особой силой поднимет голову национализм. Он на какое–то время придавит интернационализм и патриотизм, только на какое–то время. Возникнут национальные группы внутри наций и конфликты. Появится много вождей–пигмеев, предателей внутри своих наций.
В целом в будущем развитие пойдет более сложными и даже бешеными путями, повороты будут предельно крутыми. Дело идет к тому, что особенно взбудоражится Восток. Возникнут острые противоречия с Западом.
И все же, как бы ни развивались события, но пройдет время, и взоры новых поколений будут обращены к делам и победам нашего социалистического Отечества. Год за годом будут приходить новые поколения. Они вновь подымут знамя своих отцов и дедов и отдадут нам должное сполна. Свое будущее они будут строить на нашем прошлом…»
(конец вводных)
----
Но как быстро все заканчивается…
Заканчивается предельный возраст, но нет желания остаться за флагом, как только свернуть флаг на грудь, что делали во время войны, выходя из окружения. Но вот только не сменить, не встать под флаг чужой, как поступали другие, с чего–то вообразив, что это не та страна в которой стоит жить, но в большей степени умирать. Будущности у них нет, будущему их высасывать.
Можно ли любить страну, где рождаются дети с аллергией на жизнь, и нет большего счастья для чиновника, чем возвыситься до уровня собственной некомпетентности? Где пытаясь преодолеть зло терпением, делали себе только хуже, раззадоривали захвативших власть на новый беспредел. В мелькании нарезанных картинок нарезанных новостей, в чехарде многословиц, отдельное слово, несущее смысл, больше не цеплялось, все скопом уходило в гул, все превращалось в один общий припев попсы.
Раньше такое было: похволя продаешь, а хуля покупаешь. И словно враз все переменилось. Теперь наоборот. Хулишь, чтобы оправдать продажу. Родину хулишь, землю свою, быт, честь, долг. Нахваливаешь же дешевый прикуп от продажи: запиндостский образ жизни. А суть вычленить — готов все спустить в унитаз. Себя уже спустил. В фарфоровый ли, золоченый, в затейливую либералистско–демосратическую дыру — да как бы она не представлялась! — а спустил! И всяк способный думать — в мыслях своих, вслух, так формируя, иначе ли, но смыслом общим, слово в слово, повторял сказанное каким–то сетевым злым философом: «СССР разрушили педерасты. Они пообещали, что жить от этого всем станет лучше. Однако жить всем стало только хуже, а лучше стало лишь педерастам. Но СССР теперь не вернуть, а от педерастов теперь не избавиться…»
Предвидеть — одно, а предупреждать — совсем другое. Толмач при провидце более важная персона. Извилина — провидец, Федя — его толмач. Потому и молчит (так ему теперь кажется), озвучивать — значит — приближать! Феде не хочется приближать то, что неизбежно должно случиться…
Правду не просто глотать, правду не просто и выговаривать — бывает, колом становится поперек глотки. Она такая, она не переваривается, жрет и жжет изнутри. Говорить то, что думаешь — роскошь. Говорить, веря в то, что говоришь — непростительно.
Сергей — Извилина привык обращаться к Феде словно к самому себе, не ожидая ответа. Легче мыслить разговаривая — это мысль притормаживает, не дает ей нестись галопом по бездорожью. Ведя беседу Извилина отдыхает от самого себя.
И только Седой разглядел, что Молчун, найдя ли в Извилине собственную странность, ее иной полюс, отныне до самой макушки заряжен личной преданностью не идее и даже не группе, а конкретному человеку…
Федя больше всего на свете любит дождь, не простой — особый, что случается после «тропического часа» — вселенский потоп. Федя помнит как в начале 90‑х в такой же дождь, что случился в Москве, Извилина рвался на крышу, а он его не пускал. Потом здесь же на чердаке пытался упасть на нож. Схватились… Держали друг друга за руки так крепко, что кровь выступила из под ногтей. Извилина обмяк — дал себя увести и уснул. По утру либо ничего не помнил, либо волевым усилием отрезал этот кусок жизни и сшил края. Извилина умел такое — забыть! — напрочь, словно положить в спецхран, захлопнуть дверку, потерять код и ключ… Вроде Наума Рабисмана, набросавшего знаменитое эссе, который никогда не был в Хайфе, хотя и указывал ее местом своего проживания, более того, не был ни Наумом, ни Рабисманом, но умел видеть, сопереживать, хорошо знал историю (в том числе скрытую с общих глаз) и племя, в котором вращался…
----
ВВОДНЫЕ (аналитический отдел — информационное эссе):
МИР УСТАЛ ОТ ЕВРЕЙСТВА
«…Не стоит обманываться малочисленностью еврейской нации, чей процент по отношению к населению планеты действительно ничтожен. В сфере идеологии ее вес не просто значителен, он определяющ. Что противопоставить ее мощи сегодня после увядания христианской церкви, крушения национал–социалистической идеи и распада коммунистического общества не ясно. Именно поэтому так ярко вспыхнула звезда Сиона, озарившая человечеству дорогу в ХХI век, затмившая остальные солнца.
Правда о евреях — это правда голого короля, секрет полишинеля. Из века в век, на бесчисленных языках склоняют один и тот же «народ среди народов», им восторгаются, перед ним заискивают, его истребляют. От Испании до Бухары, от Нерона и Хмельницкого до Гитлера и Арафата. Сколь различны сошедшие со сцены вавилоняне, персы, римляне, готы, византийцы, однако их единодушие в этом вопросе поразительно. Исповедями антисемитов исписаны тома, антисемитизм — субстанция не привнесенная, не надуманная, его питают собственные глаза. Но из него умело извлекается выгода. Имидж гонимых давно приватизирован: вся история еврейства — это история антисемитизма. Из египетского и вавилонского плена, через римское ярмо и средневековые гетто, через погромы украинских местечек и «дело Дрейфуса», из–за черты оседлости к холокосту и арабской экспансии лежит путь униженных скитальцев. Их исход кажется вечным — из поколения в поколение, из века в век слушается одно и то же дело: «Мир против евреев». «Плач сынов Сиона» — привычное выражение, «плач сынов Швеции, Бельгии или Мавритании» режет слух. Пример уникальный, когда образ, сформированный Книгой, предопределил как отношение к целому народу, так и его собственное поведение, вылившееся в то, чтобы с тысячелетней инерцией исполнять прихоти Талмудической режиссуры. Это уже в крови: гои всесильны, еврей только бедный. Таков естественный Ответ на искусственный Вызов. Но истина глубже. Роль беззащитного выгодна. Каждый ощущает жестокий оскал мира, каждый мечтает стать ребенком, которому позволено капризничать. И евреи первыми осознали это, присвоив амплуа страдальцев, средоточия вселенских скорбей. Они узурпировали роль если не мировых детей, то мировых пасынков. Жалость и сочувствие. Что может быть прекраснее идеи гонимого Бога? Нет ничего возвышеннее покаяния, но нет и более удобной почвы для спекуляций. У библейского народа практика революционных интриг восходит к Паралипоменонам и Книге Есфири.
