23 Марш Акпарса
к самой воде, но все же поддерживало Янгина. Коня уже не было видно, он уходил в бездонную глубь заросшего озера и тянул за собой всадника.
— Ну что, русский прихвостень, теперь делу конец?
Совсем недалеко от Янгина на двух больших кочках стоял, расставив ноги, Пакман. Он со злорадством глядел на Янгина через плечо и не думал спасать его.
— Подержи меня за левую руку, я правой сниму сапог! — крикнул Янгин.— Ты видишь, я тону!
— Туда тебе и дорога! Днем раньше, днем позже — все равно русским под Казанью конец придет, и тебя, и всех вас татары посадят на колья.
— Врешь! Все равно наша возьмет, все равно наш край под Кучаком страдать нэ будет. А ты... Ты моему народу врагом стал... ты татарской кобылы хвост!
— Скоро я хозяном всего края буду!
Янгин вытянул шею, плюнул в сторону Пакмана, крикнул:
— Будь проклят ты, кусок змеиного мяса!
— Ах, так. Подыхай тогда!—И Пакман ударил носком сапога под корень склоненного дерева. Оно обломилось — и вода сомкнулась над Янгином. Скоро деревцо всплыло и медленно закружилось вокруг того места, где нашел свою смерть горячий и беспокойный, любящий свой народ патыр Янгин, сын Тугаев. Арск пал через три дня. Запасы еды у Евуша кончились, и пришлось ему сдаться. Воинов в крепости хоронилось множество, что с ними делать? Послали гонца к царю. А тот, узнавши, что под Арском легло три тысячи ратников, приказал:
— Евуша и его воинов — на колья!
МАРШ АКПАРСА
Шигонька, Иванка Выродков и Андрюшка Булаев живут в одном шатре и все длинные осенние вечера проводят в беседах, спорах и всяческих разговорах. Шигоньке без своих друзей писать книгу о деяниях царских под Казанью было бы трудненько. А тут каждый день приносят друзья ворох новостей, он все услышанное заносит в тетрадку, а потом — в летописную книгу.
Сегодня как раз приспел такой срок, и Шигонька вылавливает из тетрадки наспех записанные мыслишки.
«И зело плохо стало во Казани после отнятия воды и много розни в городе сотворилось. Одни хотели за изнеможение бить челом Государю, иные изменники начата воду копати — искали и не нашли. Токмо малого потока докопались, и был он смраден, от тоя воды люди пухли и умираху с нея...
...Царь же всея дни и всея нощи ездит по полкам и всех жалует и утверждает и труд их похвадяет и жаловати воинов обещается.
И по граду из пушек беспрестанно бьюще, и Арская ворота до основания сбита и обломки сбили и множество людей побиваху и верхнего боя огненными ядры и каменными все ночи стреляли...
...Повелел царь диаку Выродкову башню поставити противу Царевых ворот, та башня шести сажен вверх, и вознесли на нея много пушек и полуторные пищали и затинныя. И стрельцы с пищалями многия стали и стреляли с высоты в город по улицам и по стенам градным и побивая многая же люди. И из-за Тарасов били во все дни и из нор, яко же змеи вылазя бились беспрестанно день и ночь...»
Погасла догоревшая свеча. Шигонька хотел зажечь другую, ан глядь — на дворе утро.
Готовясь к решительному штурму, воины Василия Серебряного рыли подкоп под Ногайские ворота, а ратники Алексея Адашева подкапывались под стену между Аталыковыми и Тюменскими. Особенно трудно доставалось последним. От начала подкопа до стены более ста саженей — пробиться под стену в такую даль не шутка. Но не это беспокоило Алексея Адашева. Он не знал точной меры до стены, и узнать эту меру никак было нельзя. От речонки Верхней Ички шла наискось к Аталыковой башне высокая бровка—она скрывала пространство до стены, и потому даже самые лучшие глазомеры не могли сказать, сколько до крепости саженей. А в минном деле это потребно знать точно: не доведешь подкоп на одну сажень—вся работа прахом пойдет. Прокопать лишнюю сажень еще хуже — вынесет зелье дыру в город, устроят через нее же татары вылазку в наш стан — не оберешься бед. А стена так и останется нетронутой. Уж сколько людей извели, посылая на тайную промерку: разят их со стены стрелами — ни один обратно не возвратился.
Из подкопа по голосам тоже не определишь, где стена. Проход бьют на глубине девяти сажен, выше нельзя — болотистая земля, поплывет все.
Пришел Адашев к Акпарсу, поделился с ним своей заботой, сказал:
— Поговорил бы ты, князь, со своими. У тебя народишко з полку продумный. Может, хитрость какую придумают. Многие люди по-татарски хорошо калякают, может, перебежчиками прикинутся, либо што.
...На Казань спускалось утро. Угасали одна за другой мерцавшие в ночи звезды, восток одевался в по-осеннему бледноватую попону зари. В уходящей ночи защитники стен не сомкнули глаз. До самого рассвета били пушки русских, стены содрогались
от ударов каменных и огненных ядер. Перед утром удачным попаданием снесло вершину Аталыковой башни. В каменных обломках погибло много стрелков.
Несколько суток проводят защитники города без сна. Людей осталось мало, смену делать некому. Те люди, которые на стене сидят, они же, спустившись вниз, запасные укрепы строят. Всю ночь пели над головами казанцев стрелы, выли ядра, свистели пули. В грохоте и дыму тонула ночь. Наутро вдруг все утихло. Русские успокоились, залезли в норы.
На северной стороне, между крепостной стеной и речушкой Ичкой, раскинулось небольшое озерцо Прилуцкое. На сухом песчаном берегу под косогором разместился стан, который с легкой руки Ешки назвали Бабьим. Место тут безопасное: от вражеских стрел спасает косогор, от внезапных набегов — войско князя Микулииского. С тыла тоже опасности нет: там, за Ичикой, царский стан и запасные полки.
Палата, еще будучи в Свияжске, надумала собрать баб, чтобы в бою помогать раненым. Взяла с собой Ирину, Пампалче и других свияжских жёнок и привела под Казань. Запаслись полотном, корнями, травами и снадобьями и расположились у озера.
В эту ночь, как и в прошлые, дел у женщин много. Раненых везут, ведут без конца, каждого надо обмыть, перевязать. Палата привычно перетягивает воину изувеченную саблей руку, Ирина рубит корни, под самым откосом Пампалче развела костерок и вываривает травы, делает мази. Чуть в стороне — вход в подкоп, оттуда ратники выносят мешками землю. К подкопу подошел Акпарс, сел на горку камней, вынутых из подкопа, положил на колени гусли, но играть не стал. Руки — на струнах, а сам ушел в думы. Ирина прошла мимо него, вроде бы по делу, он ее и не заметил. Возвратившись, Ирина села около Палати, заплакала.
— Слезы льешь в три ручья, а отчего?—сказала Палата, продолжая перевязывать раненого.— Ты думаешь, слезами горю поможешь? Нынче с мужиками надо обходиться по-иному. Да если их, прохвостов, ждать, они... У-у, ироды, лихое семя! Они ноне либо в походах шляются, либо воюют, либо пьянствуют, разрази их господи! Ты только погляди: вот братец твой Санька, до собачьей старости дожил, а не женат. А на Ешку посмотри: ведь грива вся седая, а все холостяк! Ужо погоди—возьмем Казань, их, балбесов, надо за загривок брать, да так к венцу и вести. А князюшко новоиспеченный, пока женатым был, кружился около тебя, как петух, а овдовел—крылья сложил...
— Аказа не вини,— сказала Ирина, вытирая кончиком платка слезы.— В том, что его супруга руки наложила на себя,— моя вина. Она его любила.
— А он ее?
— И он. Ты посмотри, как мучается.
— Что случилось, не поправишь. Из гроба человека не воротишь. Живому надо думать о живом. Ну-ка, сердешный, попробуй, встань. — Раненый поднялся, но пойти не смог — нога словно одеревенела.— Пойдем к повозке. Ириша, помоги.
Ирина подставила воину плечо, все трое скрылись в темноте.
Из подкопа вышел Ешка. Увидев Акпарса, подошел к нему, сказал с упреком:
— Сидишь?
— Сижу.
— Наутро штурм, а у нас подкоп не готов. Минный мастер по-своему бранился, теперь уж по-русски матюкается. Не дай бог, государю пожалуется. Он говорит: длину подкопа поручено узнать тебе.
— Да, да. Я Топейку послал, скоро придет.
— Пошли еще кого-нибудь. Смотри — рассветает.
— Я все думаю: почему Эрви отраву приняла?
— Нашел время. Вот-вот появится воевода Микулинский, а то и государь. С ними шутки плохи.
— Сейчас пошлю...
Пригибаясь, Акпарс поднялся на косогор. Ешка двинулся за ним. Миновав гряду невысоких холмов, они вышли на площадку, где стояли пушки. Перед ними возведен высокий бруствер из мешков с землей, из корзин с камнем. За бруствером в редком подвижном тумане до самой крепостной башни белела ровная долина. С той стороны через бруствер перемахнул Топейка —весь в грязи. Отрывая с рукавов репейники, подошел к Акпарсу.
