Через час в землянку спустился князь Серебряный.
— Мы за упокой о нем молились, а он живой вернулся да и трофей с собой приволок, — улыбнулся воевода. — Государь Иван Васильевич о подвиге твоем узнал, а узнавши, повелел тебя наградить. Вот тебе золото из царской казны,— воевода положил на стол фунтовый кошель.
Князь подошел к девушке и долго глядел на нее. Потом сказал:
— Да... жалко, что басурманка. А то бы хорошей женой была тебе, тысяцкий воевода.
— Только куда я с ней-то?
— Завтра посылаем людей во Свияжск за кормами — поезжай и ты. Там пристроишь ее где-нибудь...
Снова потянулись многотрудные дни войны. Только стал замечать Санька, что Гази у него из ума не идет. Днем ли, ночью ли — все о ней думы. В иные дни так защемит сердце, что взял бы и умчался во Свияжск.
Над Муралеевой башней взметнулся оранжево-красный шелковый плат. Ближним к стене ратникам было видно, как татарин махал длинным шестом, на котором привязан был цветной шелк, и что-то закричал по-своему. Со стен перестали стрелять, ратники, разинув рты, смотрели на яркое пятно, плясавшее на утреннем небе, и думали: «Уж не сдаваться ли казанцы хотят?».
Но открылись сразу все ворота города, выплюнули по полу-
тысяче воинов — и конных, и пеших, и бросились татары на осаждающих.
И за спиной у русских вог:к— тревожные крики. Отражают ратники татарские вылазки, посматривают назад. Во втором кольце тоже бой идет: налетел сзади Япанча со своими наездниками, сечет наших ратников нещадно.
Не прошло и четверти часа, как все многотысячное войско на ноги поднялось, и уж все опьянены боем. Затрубили трубы, вздымая тучи пыли, носились по полю боя конники, шумели знамена. И пошла сила на силу, броня на броню, сабля на меч, пешии на конного. Все смешалось в водовороте страшной сечи.
Только к вечеру утихло поле вокруг Казани. Убежали за ворота озлобленные казанцы, ускакали в леса всадники Япанчи. Богатый урожай на этот раз сняла смерть с поля боя. Усталые воины хоронили товарищей, лечили свои раны.
С этого дня пошло. Чуть не каждый день полощется над башней багряно-красное знамя. Стоит только появиться ему над крепостью — сейчас же начнется вылазка из города, налетят со стороны Арского поля воины Япанчи, а от галичской дороги наездники Евуша. И снова закипит сеча.
Ратники Акпарса и воины Горбатого-Шуйского напрасно рыскали по лесам. Япанча встречи с ними избегал. Пока они гонялись за одним отрядом, два других налетали на осаждающих в самом неожиданном месте.
Войска каждый день несли от этих налетов большой урон. Полку правой руки и большому полку доставалось больнее всех. За короткий срок одной трети ратников как не бывало.
Государь спокою не дает главному воеводе Старицкому, воевода грызет Горбатого-Шуйского, а тот Акпарсу твердит все время:
— Думай, думай, как Япанчу изловить. Он твоего племени, ты повадки его должен знать, слабинку у него выискивай. Помни: государь гневается, да и рать на глазах тает.
Стал Акпарс вспоминать все погони за Япанчой, все его уловки. И один случай пришел на ум: как-то догоняя Япанчу, Акпар- совы всадники растянулись, но, почуяв слабину, решили спешно выскочить из леса. И тогда Япанча сразу повернул назад.
Хорошая думка пришла в голову Акпарсу. Поделился он ею с воеводой, тот мыслишку похвалил, и стали они готовить Япанче западню. Выбрали поляну, Акпарс спрятал перед поляной в лесу свой полк, войско князя Горбатого-Шуйского встало в стороне около озера. Топейке дали под начало сотню всадников.
Засека Япанчи расположена в лесу подковой. Перед ней лес вырублен и сложен высокими валками. Пока до валка через вырубленное место бежишь, сразят тебя стрелой. Дорога одна, а кругом густой непролазный лес, и выбить Япанчу из засеки нельзя.
ЗЛІ
Топейка добрался до выруба, расставил всадников за деревья и давай про Япанчу и его людей обидные песни петь. Слушает Япанча, зубами от злости скрежещет. И люди его от обиды зеленеют. Всадники Топейковы тоже не молчат—разные нехорошие слова про Япанчу выкрикивают.
Терпели-терпели засечники насмешки, не вынесли — выскочили на валки, бросились через выруб на обидчиков. Топейка махнул рукой, запели стрелы — и остались смельчаки лежать на открытом месте мертвыми. Тут уж сам Япанча от злобы голову потерял — вскочил на коня, поднял своих людей и вынесся через проход впереди войска с поднятой саблей.
Топейкины всадники повернули лошадей и — удирать.
— Стой, вонючий козел!—кричит Япанча, размахивая саблей. Скачут насмешники что есть духу, за ними с гиком и завыванием— джигиты Япанчи. Сам Япанча на сивом жеребце впереди. Еще немного — и захлестнет Топейкову сотню лавина япанчинцев. «Вот на поляне я тебя и прикончу»,— думает Япанча и выносится из леса на простор.
Но что это? Круто свернули Топейкины всадники вправо, и нет их на поляне, а прямо из леса мчится на Япанчу с копьем наперевес сам Акпарс. Не успел Япанча повернуть коня, ударилось копье прямо в грудь, выгнулось и снова распрямилось. Вылетел Япанча из седла, его же всадники промчались по изувеченному телу своего мурзы.
Выскочил полк Акпарса на поляну — и зашумел в лесу ветер битвы. Дрожит земля, звенят сабли, ржут кони. Стон, крики, вопли разносятся по поляне.
Весть о гибели Япанчи разнеслась по засекам. Его люди скачут на поляну тысяча за тысячей — теперь Акпарсовым воинам несдобровать.
Дрогнул полк Акпарса, тесно стало на поляне от засечных воинов. И уже хотели они насладиться жаждой мщения за смерть своего предводителя, хотели петь песню победы, как вдруг увидели: мчатся от озера русские конные ряд за рядом и не видно им конца. Повернули коней, но нет пути назад — вся дорога ощетинилась русскими мечами, копьями, застлан лес дымом пищальных выстрелов. И сами засеки заняты русскими.
Остался один путь: бросить коней и разбежаться по лесам в разные стороны, чтобы больше никогда не поднимать на московитов оружие. ’! не стало войска Япанчи, опустели близкие к Казани засеки.
Евуш, узнав о гибели друга, испугался так сильно, что бежал до арского острога со своими войсками без оглядки, там укрылся за бревенчатым частоколом крепко-накрепко и стал в тревоге ждать, что будет.
На второй день одумался. Вывел своих воинов ночью в лес и велел умереть, но русских к Арску не допускать.
Узнав о разгроме Япанчи, царь похвалил Акпарса, но гут же спросил:
— А Евуш где?
— В арском остроге сидит. Теперь сюда нос не сунет.
— Так ему татары сидеть и позволят! Силенку подкопит — опять на нас пойдет. Надобно его оттуда выкурить. Передай воеводе Александру Борисовичу, чтобы он в осаду не вставал, а снова вместе с твоими воинами шел бы и дело бы вершил полностью.
— Так будет, государь,—ответил Акпарс, и уже на следующее утро его полк выступил в сторону Арска.
От Казани до Арска около пятидесяти верст, кругом Арска леса, сам острог стоит на холме. Воины вступили в приострожные леса, когда начало смеркаться. Впереди полка версты на три шла ертаульная тысяча Янгина. Акпарс строго-настрого приказал ертаульцам при встрече с недругом в бой не вступать, а сразу, известив полк, отступать, как положено всегда делать ертаулу.
Но Янгин всегда и все делал по-своему. Так и тут. Наткнувшись на засеку, он навалился всей своей силой на препятствие, встреченное в пути. Частично перебив, а частично рассеяв защитников засеки, Янгин принялся ловить разбежавшихся стрелков.
Пакмана он заметил случайно. Стараясь убежать к острогу, тот сам выскочил навстречу Янгину
— А-а, это ты, собачья нога! — крикнул Янгин и пустил коня за убегавшим.— Подожди, я тебя не трону,— кричал он, подхлестывая коня.— Пойди, повинись перед Аказом — и он простит.
Но Пакман, не останавливаясь, бежал, петляя меж деревьями. Янгину казалось, что тот не слышит его, и кричал еще сильнее:
— Остановись! К кому ты бежишь? К врагам нашим бежишь!
Скоро густые заросли кончились, впереди показалось ровное
место, заросшее высокой травой и редкими деревьями; Пакман выбежал на раввину и большими прыжками стал удаляться.
353
— А, трус, ты боишься! Тогда схвачу тебя за твои длинные уши и приволоку к Аказу,—крикнул Янгин и пришпорил коня. Жеребец взвился на дыбы и сделал большой скачок в траву. Заросли осоки распахнулись — и конь грудью ударился в жидкую тину болота. Еще один прыжок вперед — и оба, конь и всадник, оказались по шею в застойной густой жиже. Янгин схватился руками за кочку, но она сразу погрузилась в воду, расплылась, будто растаяла. Самое страшное было то, что правая нога Янгина застряла в стремени и он не мог высвободить ее, а коня засасывало все глубже и глубже. Скоро над водой были видны только его ноздри и кончики ушей. Янгин рывкам бросился к ближнему чахлому деревцу, уцепился за него руками. Дерево пригнулось
