— Я все думаю: почему Эрви отраву приняла?
— Нашел время. Вот-вот появится воевода Микулинский, а то и государь. С ними шутки плохи.
— Сейчас пошлю...
Пригибаясь, Акпарс поднялся на косогор. Ешка двинулся за ним. Миновав гряду невысоких холмов, они вышли на площадку, где стояли пушки. Перед ними возведен высокий бруствер из мешков с землей, из корзин с камнем. За бруствером в редком подвижном тумане до самой крепостной башни белела ровная долина. С той стороны через бруствер перемахнул Топейка —весь в грязи. Отрывая с рукавов репейники, подошел к Акпарсу.
— Что делать будем, Аказ? До башни не могли дойти. На стенах жгут костры, лощина перед стеной, как ладонь. Семь человек ходили мерять — все убиты. Быть может, на глазок?
— Ха, на глазок! — сказал Ешка и плюнул.— Ты что, к лаптям веревку вьешь? Нам надо знать, сколь саженей до башни. Инако мину мы установим не там, где надо. Под землей-то ничего не видно. Не доходя, заложим зелье—весь взрыв коту под хвост. А если дальше башни...
— Возьми еще людей и меряй,— приказал Топейке Акпарс.— Придумай что-нибудь. Спеши.
Топейка снова перелез через бруствер, побежал, пригибаясь вправо, где стояла его сотня.
Ешка снял с пояса баклажку, вытащил из глубокого кармана рясы оловянную кружку:
— Давай пропустим по единой? Как говорят неверные, давай один кружка два раза пьем.
— До этого ли нам? Иди в подкоп, следи.
— Ты не беспокойся — там Мамлейка. Я на него, как на родного брата... Да и подкоп где-то около башни. Смотри, мои Орлы... как муравьи таскают землю. Все будет слава богу. Держи!— Ешка протянул Акпарсу кружку с вином, тот выпил. Ешка налил еще, выпил сам. Сели в сторонке. Туман поднимался ввысь, редел, рассеивался по лощине. Было видно, как несколько человек, склонившись, побежали к башне...
С полночи по приказу главного воеводы Старицкого полки начали менять позиции. Войско с осадного распорядка перестраивалось для штурма. С севера зажал крепость железной подковой полк правой руки во главе с князем Курбским, с юга — сразу четыре крепостные башни поставил под огонь пушек князь Микулинский. С запада вперед выдвинулся штурмовой отряд хана Шигалея, за ним — полк Воротынского. С востока подтянулся полк Мстиславского. Сторожевой и царский полки — в запасе. Остальные рати — во втором штурмовом кольце.
В шестом часу утра около южного бруствера появились царь Иван, воевода Старицкий, князь Микулинский, князь Дмитрий Плещеев и минный мастер Розумсен.
Царь выглядел усталым и встревоженным. Ему шел двадцать второй год. Обычно был он не по-юношески нетороплив и задумчив, строгое царское одеяние подчеркивало его величавость. И вдруг на молодом его лице старые воеводы увидели испуг и растерянность. Только один Адашев знал, что царь всю ночь провел в своей шатровой церкви, молился богу, а на рассвете позвал своего духовника, долго беседовал с ним. Адашев понимал состояние царя. Даже бывалые воины волнуются перед штурмом, а для Ивана этот день был решающим. Если город устоит, то сил для повторного штурма уже не хватит, ратям придется снова, не солоно хлебавши, возвращаться в Москву с позором. И донесения воевод не радовали: приказ о том, чтобы забросать рвы бревнами выполнен не везде, не все полки второго кольца вышли на свои места. Бреши в крепости, пробитые пушками накануне, казанцы успели заставить срубами и засыпать землею.
— Князь Володимир,—обратился царь к Старицкому,— пушечный наряд готов? Кто за него в ответе?
— Его ты поручил, великий государь, ну как его... холопу Саньке.
— Где он?
— Я тут, Иван Василии. Все пушки на местах, у каждой зелья и ядер в достатке.
Увидев Ешку, царь спросил:
— Где воевода горного полка?
— Здесь, великий государь.— Акпарс вышел вперед.
-—Где воины твои?
— Две сотни роют землю. Остальные — на берегу Ички.
— Всех приведешь сюда. С моим полком поставишь рядом.
— Исполню, государь.
— Кто сей подкоп ведет?— Иван обратился к Розумсену.
— Поручил Юхиму. — Минный мастер кивнул головой в сторону Ешки.
— Подойди поближе...— Ешка сделал два шага вперед, царь подошел к нему, сморщил нос — почуял винный запах.— Подкоп готов?
— Не узнана длина подкопа. Где ставить мину, не знаем.
— Адашев! Куда смотрел?!
— Мне воевода горного полка обещал...
— И здесь проруха!
— Лазутчиков к стене не подпускают, великий государь! Я трижды посылал,—сказал Акпарс, и в это время через бруствер перевалился Топейка.
— Аказ! Я ничего не мог поделать. Еще двенадцать человек убито, а смерять не смогли.
— Ты что ж, воевода горного полка?! Тебе доверили большое дело, а у тебя — ни коня ни возу. А минный мастер только что проснулся! Да я вам головы снесу! — Царь подбежал к Ешке, толкнул кулаком в плечо.— Здесь поле брани, а не кабак! Немедля к стене. Сам меряй, сам! Пес долгогривый!
— Иду!— Ешка, кряхтя, полез на бруствер.— Я смеряю...
— Постой! — крикнул Акпарс Ешке.— Я сам пойду. Топейка, гусли!
Пока Топейка бегал за гуслями, Акпарс сбросил кольчугу, шлем, остался в одной рубахе. Никто не заметил, как около бруствера появилась Ирина, подбежала к Старицкому.
— Он — воевода. Ему нельзя. Позвольте мне. Я баба — меня не тронут. Я смеряю.
— Ты с ума сошла! — Санька оттащил Ирину от воеводы. — Сейчас же уходи отсюда!
— Не надо, милый! — Ирина ухватилась за руку Акпарса, но тот отстранил девушку и, повесив гусли на шею, перелез через бруствер.
— Что он задумал? — спросил царь тревожно, а Ирина бросилась к Топейке, крикнула:
— Топейка! Что ты смотришь? Иди, останови его, ведь он на смерть пошел!
Топейка перемахнул через вал, скрылся. Санька вскочил на бруствер и, прячась за высокой корзиной с камнями, стал смотреть на лощину.
— Его видишь? — спросил царь.
— Идет... Идет. Рубаха — будто лебедя крыло. Сейчас ему конец!
— Пустите! Я к нему пойду! — крикнула Ирина и полезла на вал. Ее стащили, увели. Старицкий развел руками, сказал ехидно:
— Теперь ищите ветра в поле. Сбежит к врагу.
— Не надо, князь,— заметил Микулинский.— К врагу бегут трусы. Акпарс не из таких.
— Вот он упал!—крикнул Санька.— Нет, встал. Идет... Играет...
— Зачем же он с гуслями?— спросил Плещеев.
— Младенцу ясно: знак дает, чтоб не стреляли...
— Заранее сговорились. Что черемиса, что татаре — все одно.
— Иван Василии! Вели убить. Он много знает.
— Успеем. Быть может...
...Казанцы сразу насторожились: почему вдруг стало тихо? Напряженно смотрят на осадные ряды, прислушиваются.
Если бы в этой утренней тиши раздался взрыв или выстрел из пушки, никто не удивился бы. Но под стенами города неожиданно зазвучала музыка. Кто-то играл на гуслях и играл искусно. Казанцы чувствовали, что гусли в руках нерусского, и никак не могли понять, откуда эти удивительные звуки. После грохота боя музыка льется в души людей, как прохладная вода в тело изнуренного жаждой путника. За сорок дней осады только звуки выстрелов да стоны раненых терзали слух казанцев.
— Смотрите, вот он!— крикнул один улан, и осажденные увидели человека, который шел от русских рядов. Несмотря на прохладу, человек был одет в белую вышитую рубаху, шел без шапки. Большие гусли поддерживались ремешком, перекинутым через шею.
Гусляр прекратил на мгновение игру, крикнул по-татарски:
— Не стреляйте, люди, я к вам иду.
Видят люди: идет человек по ничьей, опаленной огнем земле, высоко подняв голову, ровным широким шагом. И под стать шагам звенят гусельные струны, и далеко по утренней заре разносится эта песня-марш...
Все больше и больше становится воинов на стене, и вот уже сам мурза Чапкун прискакал сюда, забрался на башню, приник к узкому окну.
Встрепенулись воины, опомнились от очарования музыки, дрожат перед жестоким военачальником.
— Может, убить?— спрашивают.
— Не надо. Я знаю его. Это Акубей — черемисский князь. Что- то важное несет он нам. Скажи всем, чтобы не стреляли.
А музыка все ближе и ближе, все громче и громче рокочут струны — и вот Акпарс встал около самой стены. Снял гусли, повесил на ремешок за спину, поднял голову и крикнул:
— Привет вам, доблестные казанцы!
