Отец Иохим под конец обряда стал заметно поторапливаться, забегать вперед хора. Да оно и понятно: из церкви сразу на свадьбу. «Отведу я ныне душеньку,— мыслит Ешка и, сунув руку под рясу, складывает здоровенный кукиш.— А тебе, старая квашня, нанося, выкуси».
И еще быстрее ведет обряд...
На свадьбе гуляли целую неделю. Много на своем роду видели свияжские жители свадеб, а такая была впервой. Вино лилось рекой, обычаи русские и черемисские так перемешались — никто ничего разобрать не мог. Русские пели свои песни, черемисы — свои. Потом все это надоело, давай меняться песнями, плясками.
Токмалай первый затянул русскую песню, которую слышал он в московском кабаке:
Пей: судьба — злодейка!
Там, на дне, копейка,
А как выпьешь все до дна...
дальше Токмалай забыл и .на ходу сочинил свой конец:
Там Топейка наш видна.
Топейке песня показалась неуважительной, и он, стукнув Ток- , малая по шее, велел замолчать. Тот хотел взъяриться, но, посмотрев на широченные Топейкины плечи, сказал уныло:
— Обидна, досадна, но ладна.
А Топейка взял гусли, решил свою песню спеть. Зазвенели гусли, сразу стихли гости. Многие знают: Топейка большой мастер песни петь.
Ветерок подул кружась —
Тучка-дымка поднялась,
Тучка-дымка поднялась,
Мелкий дождик льет на нас.
Взгляд у девушки несмел,
Сердце парня занялось,
Сердце парня занялось.
Как от браги, захмелел!
Ой, Аказ и Орина,
Мы желаем счастья вам,
Мы желаем счастья вам,
Долгой жизни и любви.
Потом кричали: «Горько!», и Акпарс целовал Ирину в теплые губы. Поп Ешка, задрав подрясник, отчебучивал трепака — в избе гнулись половицы.
Палата смотрела на расходившегося батюшку и тихо, но не злобно приговаривала: «Ах, супостат, ах, ирод».
После свадьбы Акпарс послал Топейку в Нуженал и велел ему жить там постоянно и заботиться о порядке в своих землях. Ковяж с пятью сотнями воинов поехал за Волгу к луговым черемисам. Пошли слухи, что появились там разбойничьи шайки и будто люди раскололись на две половины. Одни будто верны клятве русскому царю, другие от клятвы отшатнулись.
Не успел Ковяж уехать, появился в Свияжске Топкай из Чка- руэма и принес Акпарсу неприятную весть. Побывал в Чкаруэме татарский сотник со своей шайкой, весь илем разграбил и сжег, старого Чка утопил в реке. И зовут того сотника Мамич-Берды, а в его шайке много джигитов из разбитого войска, которые раньше служили Япанче.
— Чего хочет Мамич-Берды?—спросил Акпарс.
— Свое ханство поднимать хочет.
— Говорят, его шайка быстро растет?
— Это верно,—ответил Топкай.
— Неужели черемисы лживы? Ведь они клятву царю давали.
— Мамич приезжает и говорит: «Кто едет со мной, становись направо, кто не хочет—налево». Потом, уничтожив стоящих слева, едет дальше. Всем, кому дорога жизнь, приходится идти за ним. Вот мне с Ургашем и пришлось бежать.
— Иди, отдыхай. Завтра в Казань к воеводе поедем.
Если девушка, сорвав молодой листочек, засвистит, значит, девушка хочет выйти замуж.
Если парень пошел в лес и срезал иву для свирели, значит, хочет растревожить сердце девушки, значит, пришла пора жениться.
Если на берегах Юнги зацвела черемуха, значит, на Горную сторону снова пришло лето.
Пришло оно с радостями и заботами. Топейка живет в Нуже- налеи ждет не дождется, когда Акпарс приедет. По цареву указу отвели черемисскому народу много земли, посоветовали, разделив
ее, отдать лучшим воинам во владение. Думал Топейка, что это дело простое. Зачем, думал, землю делить, если она и так разделена. И до этого люди имели свои илемы да руэмы—пусть на старых местах живут.
Но когда дело дошло до дележа, начались споры. Несправедливо больно получалось: чем хозяин богаче, тем хуже под Казанью воевал. А земли у него больше. Беднякам, которые на войне прославились, надо земли больше дать, а где ее взять? У богатых? Попробуй, возьми.
И пришлось звать Акпарса.
Тот приехал и стал твердые порядки наводить; благо, сила в руках была крепкая. Сначала Акпарс хотел было горный полк распустить — война ведь кончилась. Но Санька рассоветовал: «Пока у тебя под рукой воины, землю раздели. Каждому грамоту дай, столбы поставь, укажи, где его земля, от какого до какого места. Да и для охраны власти нашей полк твой будет не лишним—врагов рыскает немало, а русские рати домой ушли».
Акпарс так и сделал. Стяг горного полка перенес в Сюрбиял— в середину горных земель, а воеводой того полка поставил Саньку. Князь Шуйский деяния эти вполне одобрил. Саньке верили все: и князья, и простые люди.
Сегодня приехал Акпарс в Атлашев илем, выбрал хорошее место, раскинул дорогой шатер—подарок воеводы Воротынского. Ирина от Акпарса ни на шаг не отходит. Куда он, туда и она. Гази тоже все время с ней. Полюбила Ирину, как родную сестру. Как подругу.
Позвал Акпарс в шатер двух соседей, Атлаша и Токмалая. Спросил:
— Землями своими довольны ли? Столбовать как было или новый раздел начать?
Атлаш и Токмалай крикнули враз:
— Довольны!
— Недовольны!
— Говори ты, Токмалай. Почему недоволен?
— Я под Казанью четыре раны получил, я до сотника поднялся, мне Иван-кугыжа два раза спасибо говорил. А сколько я земли имею? Кафтаном покрыть можно. Зажали меня соседи. С одной стороны—Сарвай, с другой—Атлаш: дышать нечем.
— Уж не мою ли землю забрать хочешь!—крикнул Атлаш.
— Я правды хочу! Ты все время делу Акпарса вредил, под Казанью не был вовсе, а если людей посылал, так только по нужде. Твой друг Пакман до сих пор где-то с недругами нашими шатается. А владения свои небось раскинул широко, земля самая богатая и лесом, и зверем, и рыбой. Ты, Акубей, если правду любишь, пиши половину его земель мне.
— Я тебе глотку порву, собака! — Атлаш наскочил на Токмалая с кулаками.
— Подождите, вы!—Аказ поднялся.—Токмалай правду говорит. Всю землю по эту сторону реки ему запишем.
— Сунься только—ноги перебью!—кричит Атлаш Токмалаю.
— Не перебьешь. Бери, Токмалай, сотню воинов, ставь на новой земле столбы со своей тамгой. А ты, Атлаш, по ту сторону реки столбы ставь—тебе и там земли хватит. Обидишь Токмалая— посажу в Свияжске в яму. А Пакману передай: петля его ждет, если с повинной ко мне не придет.
— Ладно,— угрожающе произнес Атлаш.— Жди. Он к тебе скоро придет!
В Кудаш-илеме еще интереснее новости. Япык-«мелкий товар» на войну не ходил вовсе, а почти вся округа под его рукой. При разделе люди сами отказались от его земли. Акпарс позвал к себе старого охотника Кудаша, спросил:
— Говорят, ты от надела отказался. У тебя земля лишняя, да?
— Какое—лишняя. Совсем земли мало. Охочусь я и то в чужом лесу.
— Зачем тогда надел не взял?
— Мне Япыкову землю не надо. Это будет несправедливо. Он добрый человек, я ему двести беличьих шкурок должен, он до сих пор не спрашивает. А если я землю его возьму, он спросит. А до сезона охоты далеко. Где я возьму двести белок?
— Ты, Кудаш, не прав. Япык не добрый. Он мошенник. Скажи, сколько шкурок отдал ты за этот нож?
Кудаш вытащил из-за пояса нож и с гордостью попробовал пальцем лезвие.
— Этот нож лучший в илеме. Он стоит сорок беличьих шкурок.
— А Япык в Казани отдал за него всего одну шкурку. Понял, отчего велики твои долги?
Кудаш плюнул себе под ноги, сунул нож за пояс.
— Скажи, Аказ, Топейке, что я беру надел.
Санька, став воеводой горного полка и оставшись без сестры, затосковал в Сюрбияле. Газейка—на сердце и на уме. «Видно, судьба»,—подумал Санька и поехал к Акпарсу в Свияжск. Но зятя своего там не застал, сказали, что уехал Акпарс делить землю под Нуженал. В Нуженале отослали Саньку в Кудаш-илем. Здесь на поляне около речки нашел Санька княжеский шатер, тихо подошел к шатру, остановился.
Вдруг из-за кустов вышел кто-то, юркнул в шатер, и на полотнище четким силуэтом легла черная тень. Санька сразу узнал: это Гази. Легкий ветерок колебал легкую ткань, и тень на ней шевелилась. Стан девушки вытягивался и делался необыкновенно гибким и красивым. Гази, видимо, ходила купаться и теперь переодевалась. Вот она легко сбросила халат, упала на пол рубашка. Вот она наклонилась—и на полотнище двумя тенями повисли длинные косы. Девушка поднялась, косы послушно легли на грудь, мягко облегая стройное тело.
