Итак, мама сидела с Озом, трепала его за плечо, развлекала бесконечными разговорами и за обе щеки уплетала торт, увидев который, воскликнула:
— Господи, кто бы мог подумать, что ты для меня так расстараешься…
Получалось, что торт он тоже ей принес. Девица вот уже несколько минут сидела с открытым ртом. А мы, чей мир держался на двух китах — Высоцком и Жванецком, — хором повторяли ей про себя: «Закрой рот, дура, я уже все сказал». Фиса начала хлопотать над грязными чашками, скопившимися за два дня, собрала, сложила и пошла мыть. Мы поняли, что пора действовать. Ветка встала и, проходя мимо стола, успела зацепить последний кусочек торта. Она вышла, и следом за ней поднялась Марго. Марго взяла полотенце и зубную щетку для конспирации. А когда вышла за дверь, то оттуда послышался визг Ветки. Я догадалась, что это Марго вырывает у нее кусочек вожделенного тортика, и мне захотелось к ней присоединиться. Я достала рулон туалетной бумаги и неторопливо начала отматывать, отматывать, отматывать… Девица почувствовала себя не в своей тарелке и поднялась.
— Ты куда-то собираешься? — спросила она меня, и вышло глупо.
Я выразительно посмотрела на отмотанные полрулона бумаги.
— Понимаешь — желудок. Это надолго…
Девица с ужасом посмотрела на полрулона и отчаянно закивала:
— Ну, я, пожалуй, тоже пойду.
Удерживать ее было некому, потому что Оз мамиными усилиями не имел возможности даже обернуться.
— Конечно, иди, — радостно отозвалась я и проводила ее до лестницы.
— Тебе вниз, а мне направо, — определила я наш дальнейший курс у лестницы. — Ты уж извини, подруга.
— Да, да, — девица пришибленно скатывалась по ступенькам.
Фиса, сидевшая на подоконнике, заметив из окна девицу, одиноко плетущуюся к остановке, вернулась в комнату, села на кровать и, взяв в руки колоду карт, принялась медленно тасовать их. И посмотрела на маму. Этот взгляд действовал на маму, как взгляд удава на кролика. Мама моментально позабыла про Оза и про то, что она здесь делает, вспомнила про свою несчастную, непозволительную и лютую страсть к младшекурснику и медленно стала двигаться к Фисе.
— Будем гадать? — недоверчиво спросила она Фису.
— Будем…
Обычно мама Фису долго уговаривала. Но теперь та сама «шла к ней в руки». Мама ласково подобралась к Фисе и компактно уселась рядом, оставляя пространство для карт, которые ежедневно вершили ее судьбу, предсказывая пустые хлопоты или отчаянную любовь крестового короля — мужа. Мама уходила, чуть не рыдая после таких сеансов, но ежедневно насиловала Фису, и та, не в силах противиться ее страстям, ежедневно расстилала перед мамой клетчатую дорожку все новых и новых предсказаний. Надо сказать, предсказания Фисы часто сбывались самым неожиданным образом, поэтому мама, чтобы погадать, могла выдернуть Фису с лекции, из-под душа или прямо с экзамена.
Оз остался один и оценил наконец, кто кому кто. Он посидел немного. Совсем немного, пока Фиса стелила перед мамой разномастный прогноз. Но вот Фиса открыла было рот, и мама подскочила.
— Оз, ты не должен слышать этого! Иначе сердце твое разорвется от боли на мелкие кусочки. Иди к себе, передохни. У тебя был трудный день.
Оз забрал пустую коробку из-под торта и вышел. Я видела потом эту коробку из-под торта в мусорном ведре. Она была смята, как папиросная бумага. Оз опять остался ни с чем. Но теперь он уже переходил некоторые рамки принятого у нас поведения. Он больше не строил из себя паиньку. Теперь мы знали, что он уже не остановится, не оставит нас в покое. И чем дальше, тем хуже будут его манеры.
— Что это? — испугалась Марго, входя на кухню и проследив за направлением моего взгляда. — Никак бывшая коробка из-под торта?!
— Это все, что осталось от его потуг вести себя прилично… — сказала я.
Вот так все и было. А время катилось как проклятое, быстрее и быстрее. Позади была зачетная неделя и сто миллионов отмерших нервных клеток, а впереди — о ужас! — экзамены и двести миллионов нервных клеток, которым еще предстояло погибнуть. Целых четыре экзамена! Но между этими нервозными событиями располагался маленький волшебный промежуток времени, за который одно время — прожитое — сбрасывалось со счетов, а другое начинало новый отсчет. В этот промежуток умещался Новый год.
Внизу висело громадное объявление, написанное нашими интернациональными друзьями — из Германии, кажется. Они приглашали всех на большой маскарад. И наши однокурсники, почувствовав снова что-то знакомое, детсадовское, принялись наспех (сегодня — последний зачет, завтра — Новый год, послезавтра — первый экзамен) мастерить себе карнавальные костюмы. Вот в этот сладкий момент, если бы за ними подглядывали наивные мамы и папы, их чада произвели бы на них самое положительное впечатление. Каждый держал в руках иголку с ниткой и старательно тыкал ею куда ни попадя.
Уважаемый доктор Р., я, будем откровенны, хорошо знаю, что нельзя писать «тыкали куда ни попадя» и что вы, прочитав мои записи, снова, как всегда, скажете: «Хорошо бы подредактировать». Но напоминаю вам: я ведь не роман пишу, а записываю, по вашему же наущению, свои воспоминания, чтобы разобраться потом в самой себе. И если я напишу «…и старательно шили» — это получится про солдат, пришивающих пуговицы в родной казарме. И не поможет мне вспомнить о том, что выражение «куда ни попадя» привезла с собой из дома Марго. У них так говорили дома. Я думаю, у них дома пользовались и другими выражениями, но всем нам понравилось именно это, и мы первое время вставляли его в нашу речь в самые неподходящие моменты, например, общаясь с деканатом или дражайшими преподавателями. Может быть, пользуясь вашей терминологией и логикой, в которых я за последний месяц достаточно поднаторела, это был протест против скучнейших их лекций и наукообразного языка. Но пожалуйста, не говорите больше, что это надо подредактировать. Не то у меня создастся впечатление, что вы хотите продать мою рукопись в какую-нибудь редакцию под видом женского романа…
Мы решили не ходить на этот карнавал-маскарад. У нас своих забот хватало. Мы решили что-нибудь вкусненькое приготовить. А это было проблемой. Тарелок у нас не было. Кастрюля была одна и маленькая. А мы хотели курицу. Курица лежала на нашем столе и расплывалась в полиэтиленовом пакете кровавым пятном. Ее, конечно, можно бы было засунуть в маленькую кастрюльку по частям и сварить, но это был какой-то нонсенс: Новый год — и вареная курица. Мы загрустили.
Спасла нас Ветка, которая, надо сказать, хоть и была абсолютно непрактична и все время витала где-то далеко от мирских забот и хлопот, но была начинена самыми разнообразными идеями. Она быстренько обежала несколько общежитских кухонь и радостно сообщила:
