Я рассказала Марго все дословно. То есть весь тот диалог, который мы не провели с Озом, и его слова, которые он произнес вслух.
— Ну и что ты об этом скажешь? — я все еще кипела от возмущения.
Марго задумалась, потягивая носом, словно вчувствовалась опять в эту чужую сложную игру, в которой она не имела сил не участвовать.
— Оз что-то затевает все время…
— Это и коту ясно.
— Я думаю, Фиса все понимает. Она его насквозь видит.
— Да я не про то… Я что, Фису не люблю, что ли? Ты никогда ничего подобного за мной не замечала?
— Что? — мысли Марго явно были сосредоточены на чем-то совсем другом. — Да брось, что ты. Озу просто хотелось вывести тебя из равновесия.
— Это что, стиль?
— Похоже, пока стиль.
— А тебя он вывел из равновесия?
— Похоже… Я почему-то все время теперь волнуюсь за Фису.
— А как он тебя вывел?
— Он мне словно сказал: «А, подруга, интересно наблюдать за чужими страстями! Сама-то боишься…»
— Ну и что ты?
— А что я? Я действительно боюсь…
— Чего?
— Его боюсь. Страстей боюсь. За Фису боюсь. Он очень странный, этот Оз. С одной стороны — предельно проницательный, а с другой — ничего не видит. Гонится за Фисой с закрытыми глазами, а если бы открыл — поискал бы себе другой объект для охоты.
— А что у него к Фисе такое странное?
— Похоже, когда они встретились, Оз в отношении нее ослеп, оглох и ополоумел.
— И чего он от нее хочет?
— Не знаю. Чтобы смотрела на него с умилением, с обожанием, с любовью.
Мы помолчали. Потом Марго спросила:
— А ты представляешь, чтобы Фиса так на кого-нибудь смотрела?
И мы опять замолчали. Я пыталась представить, и ничего не выходило. Ни на кого Фиса так не смотрела.
— А что будет, когда она на кого-нибудь так посмотрит?
— Знаешь, мне даже представить это страшно…
В принципе мы редко обсуждали Оза. Он бывал у нас почти каждый день, но мы не придавали этому особого значения. К тому же жизнь шла своим чередом, и в ней по-прежнему было множество самых разнообразных вещей, которые интересовали нас куда больше, чем его визиты или он сам. Только Марго стала относиться к нему немножко иначе. Она теперь разговаривала с ним как с ребенком или душевнобольным: обстоятельно и стараясь не обидеть. Он спрашивал, а она спешила с ответом. Спешила, потому что видела, как Фиса лежит на кровати не шевелясь и совсем не собирается отвечать ему. Но выходило только хуже. Оз ведь тоже понимал эту ее поспешность. Выходило так, что если Марго не ответит ему, то все могут и промолчать. Ветка — потому что задумалась в очередной раз о чем-то своем, я принципиально, а Фиса потому, что он для нее — пустое место и она даже не желает быть с ним немножко повежливей.
Марго говорила потом, будто чувствовала, что Оз пришел не просто так и просто так не уйдет. Потому что он маньяк. А маньяк — это человек, который не способен ничего понимать. Вот как Оз не способен понять, что Фиса его никогда не полюбит. И как бы он ни старался прошибить стену лбом, он этого никогда так и не поймет. Но пока он поймет, что никогда не поймет этого, он будет это себе как-то пытаться объяснить, как-то подстраивать весь мир под себя. И неизвестно, во что его объяснения выльются.
Постепенно сокурсники стали считать Оза нашим закадычным другом. Посудите сами. Он ходил для нас в магазин, он мог прийти в любое время, достать кофе, смолоть его, осведомиться, кто присоединяется, и пойти варить. Даже если все отказывались, он варил кофе себе, пил, листая какую-нибудь интересную книгу. А потом мог уйти не попрощавшись и в этот день уже больше не появляться. Он чувствовал себя у нас как дома. То есть так, возможно, могло показаться кому-то со стороны, кому-то, кто не старался разобраться в наших взаимоотношениях. Но наш мир замкнулся незадолго до его появления — все места были заняты. Мы были родными, а он — троюродным родственником. Но его и эта роль устраивала до тех пор, пока наша маленькая семья состояла только из нас четверых.
Время катилось к концу первого семестра. Приближалась зачетная неделя, и пространство коридора накалялось. Студенты всех поколений, почувствовав родство перед надвигающейся катастрофой, раскладывали одеяла прямо в коридоре, варили кофе и ночи напролет читали чьи-то конспекты. У всех были чужие конспекты. Мы как-то попытались узнать, кто же их все-таки пишет. Но концов было не найти. «Может быть, они передаются по наследству от старшекурсников?» — думали мы сначала. Но потом, приглядевшись повнимательней к старожилам, соображали: не те это люди, чтобы обременять себя такими глупостями.
Выходило, что конспектировали лекции какие-то добрые феи, а потом, в самый ответственный момент, подбрасывали плоды своего труда нерадивым студентам. Быть отчисленным — означало изменить образ жизни и навсегда покинуть родной коридор. Превратиться из небожителя в простого смертного, коих тьмы, и тьмы, и тьмы. Конспекты, написанные добрыми феями, давали нам шанс еще четыре с половиной года вести эту безалаберную и насыщенную удивительными событиями жизнь, которую мы вели, и мы не собирались умирать раньше времени.
Правда, среди нас жили и бессмертные — те, кого отчислили многие годы назад, но кто так и остался жить в этом длинном коридоре, позабыв о родном городе, о семье и довольствуясь ролью приживалов у самых добросердечных первокурсников. Но к такому бессмертию мы не стремились — мы хотели прожить отпущенные нам пять лет и умереть с честью. Умереть — значит уйти в мир иной. Туда, где живут взрослые тети и дяди, которые ходят на работу и влачат прескучнейшее существование. Бр-р-р… Мы старались об этом не думать. Обещанные пять лет казались нам вечностью.
Итак, приближалась сессия, жизнь перемещалась в коридор, и коридор накалял каждое произнесенное в нем слово, утрировал каждую мысль, изреченную или только промелькнувшую в голове. Однажды, сидя на одеяле, которое пришлось буквально вырвать у Фисы, любившей укрываться сразу тремя и ни за что не желавшей отдавать его на «коридорное пользование», я увидела Оза. Он уверенно шел прямо к нам в комнату. И держал одну руку в другой. А с них что-то капало. Сначала я подумала, что это мороженое, но когда он, кивнув, вошел к нам, я присмотрелась к оставленным следам и застыла. Кровь. «О боже! Начинается». Именно так я подумала. Именно так мне продиктовал эту мысль наш коридор. Я не встала тогда и не пошла в комнату. Мне было противно все это. Я была уверена, что он рассадил руку специально для Фисы. И еще я знала, что это, как и все прочее, он тоже сделал зря.
Войдя в комнату, Оз убрал одну руку, и на дощатый пол закапали крупные красные капли. Ветка уставилась на него и на всякий случай поджала ноги, будто бы кровь могла замочить их. Марго, как только поняла, что это перед ней там капает, закатила глаза и впала в свое традиционное предобморочное состояние. Фиса оглянулась и сразу встала с кровати. Этой Фисе все было нипочем. Она достала бинт и перекись, полила рану, смочила бинт и далеко не профессионально, но прочно наложила повязку. Вид у нее при этом был как у опытной медсестры, которая имеет дело с такими порезами ежедневно и слегка устала бинтовать руки с утра до вечера.
