Войдя в комнату, Оз убрал одну руку, и на дощатый пол закапали крупные красные капли. Ветка уставилась на него и на всякий случай поджала ноги, будто бы кровь могла замочить их. Марго, как только поняла, что это перед ней там капает, закатила глаза и впала в свое традиционное предобморочное состояние. Фиса оглянулась и сразу встала с кровати. Этой Фисе все было нипочем. Она достала бинт и перекись, полила рану, смочила бинт и далеко не профессионально, но прочно наложила повязку. Вид у нее при этом был как у опытной медсестры, которая имеет дело с такими порезами ежедневно и слегка устала бинтовать руки с утра до вечера.
— Нормально? — спросила она.
— Нормально, — ответил Оз.
Потом очнулась Марго, стала предлагать Озу сесть, Ветка бросилась было варить кофе. Но он только смотрел на Фису. А Фиса молча взяла ведро и тряпку и принялась мыть пол. И вот это она делала с явным удовольствием. И Оз отказался от кофе, от предложения посидеть и ушел. И тогда Ветка и Марго посмотрели на Фису. А та с остервенением драила доски, которые мы так редко и обычно так неохотно мыли…
На этом этап влюбленности Оза окончился, и начался этап страсти. Что это была за страсть — сказать трудно. Скорее всего, здесь было намешано несколько страстей. Во-первых, любовная страсть. И он не мог от нее отделаться. Фиса через призму этой страсти выглядела коварной соблазнительницей, которая играет со своей жертвой как кошка с мышкой. Поэтому в больной своей голове Оз, похоже, лелеял надежду, что, наигравшись, она над ним сжалится. Во-вторых, это была страсть мщения. С какой это стати Фиса все время выигрывает? Она играет не по его правилам! У него не было сил признать факт, что он ей не нужен: ни как друг, ни как поклонник, ни как возлюбленный. Признать и спокойно удалиться. Он чувствовал себя участником игры, которую с ним никто не вел. Но он играл в нее и заставлял играть других. Ему казалось, что они с Фисой вступили в противоборство. И он стремился мстить ей за все, что она с ним сделала. Унизила, оскорбила, обидела своим невниманием. И он мечтал видеть ее униженной, оскорбленной и обиженной, все равно чем… Лишь бы видеть.
На следующей неделе, когда мы сдали предпоследний зачет, а значит совсем перед Новым годом, Оз явился к нам не один. Он пришел с девицей. И с тортом. Марго скатилась от растерянности с кровати и засуетилась с чайником, чтобы не видеть того, что должно было случиться. Привести к нам в дом девицу с улицы (то есть не с улицы в прямом смысле, конечно, а из города, то есть не имеющую отношения к нашему коридору) было против всяких правил.
Девица была разговорчивая, модная, с азиатским уклоном. Держалась она так, словно мы пригласили ее на вечеринку, сейчас наденем колпаки, как в американских фильмах, и начнем поливать друг друга шампанским. Она обвела комнату взглядом и бросилась щебетать ко мне, заметив на моей тумбочке журналы мод и решив, что именно я найду ее общество особенно приятным. Она плюхнулась ко мне на кровать с журналами и начала листать их и сыпать вопросами, на которые мне пришлось вежливо отвечать. Оз подсел к Ветке и бросил ради затравки какую-то темку, за которую та с жадностью уцепилась, облизнула губы и стала говорить быстрее, чем обычно. Фиса осталась стоять посреди комнаты одна. Пришла Марго, поглядела на Фису щенячьим взглядом и попыталась вынырнуть снова за дверь, но Фиса поймала ее за руку и посадила к нам за журналы, представив девицу. Кстати, абсолютно не помню, как ее звали.
— А чайник, чайник, — лепетала Марго.
— Сейчас устроим, — пообещала Фиса.
Она отправилась на кухню, рассуждая, что коридор комнаты мудренее. Пока пройдешь по нему, выход отыщется сам собой. В коридоре на коврике около своей комнаты сидела грозная пятикурсница, пестовавшая Фису с момента ее появления на факультете, как собственное дитя.
— Мама, — сказала ей Фиса, — у нас неприятности — в доме чужой.
Но мама была погружена в собственные мысли — ее тяготила неуместная влюбленность в младшекурсника, который никак не соответствовал ей ни по интеллекту, ни по каким другим показателям. К тому же мама была замужем. И вот так она сидела и страдала, когда появилась Фиса. Однако мама все-таки отозвалась, потому что уже порядком утомилась от своих страданий.
— Допрыгались, — сказала она. — Кто?
— Девица.
— Понимаю, что не молодой красавец, иначе ты меня бы звать не стала, — буркнула мама. — Кто привел, спрашиваю?
— Оз.
Мама раскрыла глаза пошире и несколько раз сменила выражение лица, словно объясняя самой себе, зачем Озу это нужно. Она знала все про всех и быстренько сложила два и два.
— Ну пойдем, посмотрим.
В это время мы втроем, как последние идиотки, сидели в комнате и наблюдали, как Оз режет торт и хозяйничает у нас, словно у себя дома. Девица без умолку трещала о моде и о погоде. Ветка потом рассказывала, что подсчитывала, сколько же глупостей о погоде можно наговорить всего за пятнадцать минут. Девица высказала все, что она думает о метражах лежащего за окном снега, о том, как он послойно будет таять, о том, какое время года наступит после зимы, и какое — потом. В тот момент, когда она расписывала нам прелести великолепных летних дней, в комнату с чайником вошли Фиса и мама. Несмотря на то что Фиса была не малорослого десятка, на фоне мамы она смотрелась мелким кустарником у большого раскидистого дуба. Мама увидела Оза, который сиял торжествующей улыбкой, и, быстро оценив обстановку, дико ему обрадовалась:
— Боже мой, Оз, сколько лет, сколько зим, ты даже не представляешь, как я рада тебя видеть.
— Да, — растерялся Оз, — мама, я тоже так рад, так рад…
— Как ты рад? Расскажи.
Мама подтолкнула его к стулу, а потом одной рукой придвинула стул, на который он опустился, вплотную к себе, посадив его таким образом спиной к девице и ко всем нам. Получалось, что встретились два хороших друга и хотят потолковать о том о сем без нашего участия. Мы тут же этим воспользовались. Девица, как только появилась мама, вынуждена была закрыть рот и снова открыть его от удивления. Она перестала быть гвоздем программы, мама заполонила собой все пространство комнаты. «Хорошего человека должно быть много» — избитый девиз. Но мама следовала ему всегда, и у нее это получалось полноценно и полновесно.
Мама жила в общежитии давно — лет семь с двумя академками. Ей здесь все порядком обрыдло, а мы были чем-то новеньким или хорошо забытым стареньким, поэтому она нас и взяла под свое крылышко.
Итак, мама сидела с Озом, трепала его за плечо, развлекала бесконечными разговорами и за обе щеки уплетала торт, увидев который, воскликнула:
