меня за лицо. — Не закрывай, мать твою, глаза.
— Я так устала, — прошептала я, когда летаргия потянула меня вниз. — Не думаю, что…
— Если ты умрешь, Мила, — резко сказал он, — Я отправлю Хаоса в приют для бездомных.
Мое сердце забилось.
— Ты не станешь.
— Я бы так и сделал.
Когда машина остановилась, Ронан не стал терять ни секунды. Он поднял меня и понес в больницу. Я видела, как врачи и медсестры бросились к нам и начали задавать вопросы по-русски. Я не могла ничего понять, кроме того, что угрожал Ронан, когда холодная невесомость поглотила меня — как будто смерть тянула, тянула, подгоняла меня.
— Не делай этого с Хаосом, — слабо взмолилась я, прерывая медиков.
— Не умирай, и я не стану, — ответил он, следуя за докторами по коридору.
Он был несправедлив.
— Ронан…
Слеза скатилась вниз по моей щеке.
Он вытер ее, его тон был грубым.
— Таковы условия. Выбирай сама.
Как я могла выбрать, чтобы не умереть? Сегодня может быть мой день, и даже Дьявол не сможет остановить судьбу. Возможно, у меня никогда не было семьи или любви, о которой я всегда мечтала, но, по крайней мере, я могла сказать, что сделала все, что могла.
Ронан положил меня на каталку, и медсестра втолкнула меня в операционную. Когда хирург попытался остановить Ронана, он вытащил пистолет и направил его в голову доктора.
— Yesli ona umret, ty tozhe umresh, [133] — прорычал он.
Хирург сглотнул, отошел в сторону и коротко кивнул в сторону, где Ронан мог стоять.
Медсестра надела мне на лицо маску, чтобы я погрузилась в сон. Я попыталась убрать ее, но ей потребовалось немало усилий, чтобы удержать ее, разговаривая со мной по-русски. Газ начал затягивать сознание все ниже и ниже. Но когда я встретилась взглядом с Ронаном, то поняла, что хочу сказать. Ya lyublyu tebya. [134] Но вырвалось только одно слово, и то от страха, что я никогда не проснусь.
— Proshchay… [135]
Последнее, что я услышала перед тем, как меня накрыла анестезия, было:
— К черту твое proshchay, Мила.
* * *
Пип. Пип.
Пип.
Ровные гудки, вырвавшие меня из туманного сна, напомнили о том, что я не умерла. Или у Сатаны просто нездоровое чувство юмора.
Мое тело пребывало в спокойном, безболезненном состоянии, но я не решалась открыть глаза, так как мое воображение разыгралось. Возмущено, хирургам пришлось ампутировать конечность. Возможно, меня парализовало. Возможно, я очнулась от тридцатилетней комы.
К сожалению, то, на что я открыла глаза, было хуже того, что придумало мое воображение.
Алексей Михайлов и Дьявол сидели в одной палате.
Папа сидел на стуле у двери, одетый в темно-серый костюм и с подбитым глазом. Он смотрел на свои руки, излучая чувство раскаяния, но я ничего не чувствовала, когда смотрела на него. Это не ностальгия. Не уважение. Не симпатия.
Все его поступки испортили мое представление о нем.
Не думаю, что отец когда-либо планировал пожертвовать собой ради меня. Телефонный звонок был просто еще одной ложью и манипуляцией, чтобы заставить Ронана поверить, что он уступил. Папа решил поставить меня прямо в центр его мести, не обращая внимания на то, что со мной могло что-то случиться. Так оно и вышло.
Я больше не видела своего отца; я видела человека, который был побежден ненавистью в сердце. Теперь я знала, что именно поэтому для меня никогда не было места.
Жив он или умер, но мой траур по нему закончился.
Мой взгляд скользнул к Ронану, который сидел рядом с моей кроватью, одетый в Tom Ford и усталые глаза. Он молча наблюдал за мной. Я каким-то образом знала, что он оставался рядом со мной, пока я находилась без сознания. Этот мужчина, которого я когда-то ненавидела, стал человеком, которого я любила.
Ронан ошибался.
Я не могла вынести мысли о жизни без него.
Это пугало меня — эта любовь, которая угрожала зависимостью.
Преданность была ярким сиянием, согревавшим мою душу, хотя ощущение было таким, будто оно просто разорвало бы мою грудь, если бы расширилось еще больше.
Я не жалела, что приняла эту пулю за Ронана, но тот факт, что я почти умерла, заставил меня взглянуть на жизнь в другой перспективе. По правде говоря, я тогда еще не жила. Не испытала ничего, кроме вида закрытых золотых ворот, изнутри Русского дома и влюблённости. Если бы я не нашла себя, влюбленность была бы всем.
Я знала, что должна сделать, хотя сама мысль об этом вызывала во мне отвращение, разрывая сердце. Я знала слабости Ронана, и тот факт, что я собиралась нанести удар, причинил мне боль. Но я также знала, что он был самым сильным человеком, которого я когда-либо встречала. И это решение я должна была принять сама.
— Думаю, что Хаос не должен отправляться в приют, — наконец сказала я, мой хриплый тон скрывал сердечную боль внутри.
Папа вскинул голову, услышав мой голос.
Ронан улыбнулся, но улыбка не коснулась глаз. Мой желудок сжался, когда я поняла, что он знает, с чем я пришла к соглашению.
— Как долго я была без сознания? — спросила я.
— Три дня, — ответил Ронан.
Папа поднялся на ноги, подошел к моей кровати и схватил меня за руку с капельницей.
— Мне так жаль, ангел. Я… — его голос дрогнул. — Я никогда себе этого не прощу.
Я смотрела на его руку, держащую мою, и все, о чем я могла думать, это был первый раз, когда он коснулся меня намеренно за многие годы. И достаточно было быть пристреленной из его собственного пистолета, чтобы добиться данного эффекта.
Я оцепенело отдернула руку.
— Я прощаю тебя, папа.
Его полные боли глаза встретились с моими.
— Я всегда удивлялся, как мне удалось вырастить такую сострадательную девушку, как ты.
— Я сострадательна, отец, но не забывчива. Я не ненавижу тебя — ни за то, что ты сделал с моей мамой, ни за ложь и отсутствие, ни за то, что ты отправил меня сюда. Но я этого не забуду.
Он молча впитывал мои слова.
— Ты всегда будешь моим отцом… но думаю, что будет лучше, если наши пути разойдутся.
Меня удивило, что я могу произнести эти слова без каких-либо эмоций, хотя я уже не была той девушкой, которая села в самолет до Москвы с надеждой в глазах.
Папа выглядел немного пораженным, затем угрюмо кивнул.
— Если ты этого хочешь.
— Да, я хочу этого.
Не сказав больше ни слова, он вышел из палаты.
