class="p1">— Зачем ты сделал это?
Он остановился, его тело напряглось. Он знал, что я хотела знать, почему он убил маму. Его колебания создали тяжелую тишину в палате, будто он не был уверен, должен ли он сказать мне правду. В конце концов, я знала, что он должен.
— Она была беременна ребенком от другого мужчины.
Затем он вышел из палаты и исчез из моей жизни, оставив меня в оцепенении от его ответа.
«Ты слишком похожа на мою Татьяну…»
Его Татьяну.
Папа мог заботиться обо мне, но он никогда не любил меня по-настоящему. Я была просто знаком его ядовитой одержимости известной оперной певицей.
Мне казалось, что он бросил меня много лет назад, но было что-то окончательное в том, как он исчез, что послало осколок стекла в мою грудь. Именно чувство покинутости и того, что меня используют, убедило меня начать следующий разговор.
Глядя вслед удаляющемуся папе, я сказала:
— Если поторопишься, то сможешь поймать его на парковке.
— Нет.
Тон Ронана был насмешливым.
— Он знает, что теперь ты не причинишь мне вреда. Ты лишился преимущества.
— Он был здесь весь день, — отрезал Ронан. — Если бы я хотел убить его, то уже сделал бы это несколько раз.
Я перевела взгляд на него. Вид его наполнил меня тяжелым желанием, чтобы он прикоснулся ко мне, обнял меня, показал, что он заботится обо мне. Но напоминание о том, что я не могу этого сделать, было похоже на удар кулаком в грудь.
Я судорожно сглотнула.
— Значит, ты отказался от своей мести?
Он стиснул зубы.
— Думаешь, я сейчас думаю о мести?
— Ты ударил его, — бросила я вызов.
— Это было необходимо ради восстановления концентрации.
— Ради твоей концентрации за наблюдением, как я сплю.
— Да, — прорычал он.
Его ответ был бы забавным, если бы мое сердце не горело, пытаясь заставить отказаться от решения. Нервничая, я сосредоточилась на пленке, которая держала мою капельницу в руке.
— Итак, если ты сейчас не думаешь о мести, то о чем тогда думаешь?
— Я жду.
Я взглянула на него.
— Для чего?
Его глаза сузились.
— Для речи о прощении: «но, наверное, будет лучше, если мы расстанемся».
Я отвернулась, не в силах видеть смятение в его глазах. Ему не нравилось, когда его оставляли, но, похоже, все, кто имел для него значение, были рядом. И осознание того, что я всего лишь еще одна из них, сжало мое горло, угрожая слезами.
Только когда он поднялся на ноги и положил единственную серьгу в форме сердца на прикроватный столик, в груди началась паника. Что я делаю? Зачем это делаю? Когда он направился к двери, мое сердце закричало, чтобы я остановила его. Остановись. Пожалуйста, остановись… но давление в груди отказывалось выпускать какие-либо слова.
Ронан остановился в дверях спиной ко мне, как будто не мог смотреть на меня. Он слегка повернул ко мне голову и грубо пообещал:
— Это не proshchay.
То, что я получила пулю, не имело ничего общего с болью от того, что я смотрела, как он уходит от меня. Боль зародилась в сердце, эта резкая кровоточащая пульсация, прежде чем она царапнула стены груди.
Это не proshchay.
Сейчас это обещание не имело значения.
Я хотела, чтобы он вернулся. Мне хотелось побежать за ним и сказать, что это просто ошибка. Сердечная боль пронзила меня, посылая рыдания вверх по горлу, которые сотрясали грудь.
Это не proshchay.
Я прикрыла рот рукой, когда слезы потекли по щекам, игнорируя внезапную пульсацию в животе. Запищал автоответчик, и я поняла, что скоро здесь появится медсестра, но не ожидала увидеть собаку.
Хаос запрыгнул на кровать и лег рядом со мной. Всхлипывая, я провела рукой по его меху, крепко обняла его и сказала:
— Это не proshchay…
Lacuna — пустое место; недостающая часть.
Огнестрельная рана на руке пульсировала и кровоточила сквозь рубашку. Должно быть, я разорвал несколько швов, когда ударил Алексея. А потом Альберта, который просто открыл мне дверцу машины после того, как Мила вычеркнула меня из своей жизни. Я не знал, как избавиться от этого раздражающего, резкого ощущения под кожей, кроме насилия — и даже это не избавило меня от тугой, пустой боли в груди.
Казалось, что она что-то у меня украла.
Боль я мог вынести.
Но не то, что забрали у меня.
— Я прилетел по «важному» делу, чтобы просто понаблюдать, как ты молча размышляешь обо всех своих жизненных решениях, — сказал мой брат по-русски, сидя на моем диване. — Не желаешь поделиться?
Я не знал, как объяснить это чувство по-другому, поэтому откинулся на спинку кресла и ответил:
— Она украла у меня.
— Твоя зверушка?
— Ее зовут Мила, — прорычал я.
Кристиан потягивал водку из стакана, пытаясь скрыть улыбку.
— Так что она украла? У тебя есть хорошие хрустальные бокалы.
Я даже не знал, почему открыл рот. Очевидно, все это не в моей стихии, и мой брат наслаждался каждой секундой этого. Я прищурился и постучал ручкой по столу, когда это тревожное чувство вцепилось в грудь.
Брат смотрел на меня с серьезным выражением лица.
— Возможно, ты думаешь, что в детстве между нами был короткий конец палки, но ты забыл, что это ты годами жил в чуланах или был избит нашей матерью и ее клиентами.
Я приподнял бровь.
— Мы отправляемся в путешествие по тропе воспоминаний?
— Я думаю, что время самое подходящее, разве нет?
— Нет.
— Может, я немного не в ладах с человеческими эмоциями, но, по крайней мере, я их понимаю.
— Я тоже прекрасно понимаю.
— От человека, который оправдывает безответную любовь к девушке Михайловой тем, что она украла у тебя…
Обвинение в «любви» заставило меня почувствовать себя… неловко, поэтому я уклонился.
— Во-первых, здесь нет ничего безответного. — если бы было безответно, я бы отплатил за это. — Во-вторых, я смотрела Hallmark Channel. Не так работает любовь.
Кристиан рассмеялся.
— Я подумал, что мне, возможно, придется объяснять советы по сексу моему младшему брату. Но не про любовь.
— Думаю, что я справлюсь с сексом, но спасибо.
Глядя в свой стакан, он покрутил водку в стакане.
— Я полюбил Джианну еще до того, как она взглянула на меня. Это не сердечки и цветы. Иногда это чертовски ужасно.
— Ты действительно продаешь мне мне, — сухо сказал я.
— Я не обязан продавать. Ты уже влюбился в дочь Алексея Михайлова.
Я не знал, что ответить, поэтому промолчал.
— Я знаю, что ты винишь себя в том,
