— Пьяный был!
— Он что, алкоголик?
— Напивается, когда у него возникают проблемы…
— Ну и какие же у него проблемы?
— Откуда я знаю! В последний раз жену приревновал, а любовник-то сыном ихним оказался! Вот история! Прямо как по телевизору! — Вивиан закатилась смехом так, что даже закашлялась.
— Он ведь иногда заглядывает сюда к Виктории…
— На чашечку кофе по дороге.
— А дома у нее он бывал?
— Вряд ли… Виктория домой никого не приглашает.
— Что так?
— Святая она у нас.
— А ты бывала?
— Один раз. Перед ее переездом на новое место.
— Она что, сменила квартиру?
— К ней какая-то родственница приехала погостить из Бильбао. Виктория сказала, на полгода. В старой квартирке тесновато было.
— Что за родственница?
— Сестра или кузина, не знаю…
— Она с ней бывает здесь?
— Не видела ни разу… А ты почему все о Виктории выпытываешь? Нравится она тебе! — ревниво констатировала Вивиан.
— Мне ты нравишься, — сказал, помолчав, Блас. — Не курила бы эту дрянь, не жрала бы эти таблетки, я бы, может…
— Ты что, серьезно? Так я и завязать могу! Только не похож ты на «министерство здравоохранения».
Блас засмеялся, потрепал Вивиан по щеке. Задумался.
Он все еще не мог понять, растревожился бы Луис Альберто, если бы с Викторией что-нибудь случилось? Ну, скажем…
Репертуар у Бласа Кесады был обширным. Тут главное понять — насколько они привязаны друг к другу.
— Ты сказала своей соседке, чтобы пришла?
— Белинде? Сказала. Она обязательно заглянет.
Марианна никак не могла разобраться в своих нынешних чувствах по отношению к Марисабель.
Долгие годы она воспитывала ее как родную дочь, ухаживая за ней со всем рвением и одержимостью матери, а когда нашла, наконец, Бето и поняла, что он ее сын, не только не переменила свое отношение к девочке, но еще скрупулезнее стала относиться к своим материнским обязанностям. Но что греха таить — нынешняя ситуация была не из простых.
Марисабель, при всей ее ласковости и доброте, с детства была впечатлительна и норовиста. Ее нервический склад характера и вечная мнительность не раз лишали Марианну душевного равновесия, а однажды поставили жизнь их семьи на грань распада. Конечно, она понимала ее как женщина женщину: заподозрив мать в измене отцу, она бы и сама не находила себе места, но вряд ли стала бы действовать так, как Марисабель, вряд ли начала бы настраивать отца против матери.
И вот теперь треволнения из-за взаимоотношений Марисабель и Бето.
Эти взаимоотношения за последнее время претерпели столь стремительные изменения, столько раз переворачивались «с орла на решку», что Марианне стала казаться спасительной перспектива переезда Марисабель к ее родителям.
То, что сама девушка намекнула на это, было простым средством раззадорить Бето.
Тут же Марианна поймала себя на мысли, что размышляет «в пользу Бето».
А разве Марисабель не права? Кто бы терпел приставания к парню, который тебе нравится? Разве сама Марианна не провела столько бессонных ночей, ревнуя Луиса Альберто к его жене Эстерсите, к их служанке-француженке Саре, к его давней пассии Коллет, к Виктории? Одни подозрения были напрасны, иные его связи она простила, о третьих не хотела и вспоминать.
Матушка Чоле, ангел-хранитель, вспоившая и вскормившая потерянного Марианной сына, словно прочитала ее мысли.
— Бето нынче и не позавтракал. Никогда не видела его таким мрачным.
— Мальчик вырос, выросли его мысли и чувства, теперь у него больше забот, — попыталась уйти от разговора Марианна.
— А все, я думаю, из-за Марисабель. После того как она поехала с Умберто на выставку…
— Чоле, какое право мы имеем указывать Марисабель, с кем и куда ей поехать?
— Ежели бы это не отражалось на мальчике, я бы и слова не сказала…
Разговор происходил на кухне, в присутствии кухарки Белинды, которая не преминула вставить словцо:
— Тут у нас одна вертихвостка до того парня довела, что он с горя на «голубом» женился! — выпалила она свою очередную несусветицу. Так как «вертихвостка» косвенным, если не прямым, образом относилась к дочери, Марианна вспылила:
— Белинда, сколько раз я просила не вмешиваться в дела семьи! Вы вынуждаете нас не разговаривать в вашем присутствии!
— Что ж я, пирамида бесчувственная! Жалко ведь глядеть на молодого господина! — жалобно запричитала кухарка.
Чоле не стала выбирать выражения, а припекла тараторку присказкой:
— Колокола и языки звонить мастаки!
Оставив залившуюся слезами Белинду, обе женщины перешли в гостиную, где в это время находилась Рамона.
— Думаю, — сказала Чоле, — не обидится девочка, если прямо спросить у нее, по душе ли ей наш Бето?
Рамона, которая редко в последнее время принимала участие в разговоре, еле заметно улыбнулась, что не ускользнуло от внимания Марианны.
— Рамона, ты думаешь, что она действительно увлечена Умберто?
— Чужая душа темней колодца, — ответила печальная Рамона. — Я бы могла погадать… Но только ведь ты, Марианна, запрещаешь мне это делать…
— Рамона, милая! Я не запрещаю. Просто мне кажется, что это отнимает у тебя много душевных сил и… напоминает тебе о том, что осталось в прошлом.
— Ты права, Марианна… Но и без гадания видно, что они никак не могут отлепиться душой друг от друга. Бывает, что люди и через много лет находят друг друга… Иногда люди лишь через много лет сходятся… Сама ведь знаешь… Только бывает это после того, как они исстрадаются в разлуке… Видать, не время им еще… Не настрадались еще вволю…
— Что такое ты говоришь, Рамона! — воскликнула Чоле, замахав на нее руками. — Зачем им страдать-то? Разве нельзя без страданий, если любишь?
Но Рамоны уже не было в комнате.
Она всегда говорила странно и исчезала внезапно, как будто ее и не было, — тень да и только.
На улице на нее мало кто обращал внимания. Но едва возникал ее низкий прерывистый голос, многие оборачивались, словно слышали, наконец, то, что очень хотели услышать и о чем только догадывались. Ее голос был голосом мексиканской вечности. Такой голос, должно быть, был у индианок в доколумбовой древности Американского континента; пусть эти женщины и говорили на индейских языках Мексики — науатле, майя и других наречиях, а она — на современном испанском.
После занятий Бето остался в школе художественного мастерства поработать в читальном зале.
