Впрочем, нельзя сказать, что Феодосье предстояло провести все ночи в одиночестве. Монахи молились здесь дружно до одиннадцати часов, старцы неизменно являлись для краткой молитвы в полночь и в три часа, а в шесть утра начинался уж новый день. К тому же Феодосья в бытность свою юродивой привыкла проводить ночи, стоя на папертях, крыльцах, а то и в дупле дерева. Привилась у нее привычка сонмиться наяву, так что иногда она не могла понять – навь или явь окружает ее?
– Сплю ли аз? – вопрошала она себя и порой не могла дать ответа.
Известно, что в таких сумеречных снах часто приходят откровения и открытия, кои в дневное время не могут преодолеть пелену суеты в сознании.
Поэтому Феодосья переносила епитимью сравнительно легко и даже ощущала в это время необычную радостную ясность мысли. Именно в бдениях в церкви Николы Старого и Большая Голова Феодосья обдумывала свои работы, коих обрушилось на нее, как из рога изобилия! И что за насладительные труды были! Она чертила и раскрашивала, сверяясь с описаниями, миниатюры в ботанический лексикон и лексикон морских монстров (в сем случае консультировал ее старый мореплаватель, видавший большинство чудищ лично). Готовила учебник по рисованию и черчению, который планировалось изготовить как в дорогих рукодельных экземплярах, так и в более дешевых печатных. Вызвалась переводить надписи к латинским миниатюрам о чудесах света, которые должны были поступить в продажу в русском варианте в виде недорогих лубочных картин. Да еще взялась по научению Макария вышить свою картину «О сферах небесных и земных» золотыми и серебряными нитями. И грызла латинскую статью «О природе зубчатых колес, их черчении и расчете».
– Отношение числа зубцов обратно пропорционально… – бормотала она, заглядывая в книжку, пока крепила тонкую золотую канитель невидимой шелковой нитью к хвосту кометы.
В общем, дел было – невпроворот. Печалило Феодосью лишь то, что за всеми этими делами она так ни на шаг и не приблизилась к разрешению своей задачи – измыслить и изготовить летательный механизм для вознесения на небеса к сыночку Агеюшке. Она не знала, что над этой же задачей то и дело принимается размышлять некий англичанин Исаак Ньютон. И не подозревала, что опередит его на пятнадцать лет. Впрочем, неведомый Исаак пока тоже пребывал в счастливом неведении о том, что где-то в диком холодном Московском царстве вот-вот родится открытие, которое он преподнесет в 1687 году как «Математические начала натуральной философии».
Глава седьмая
Китайгородская
– Когда выходит Месяц из-за туч, он озаряет светом мою душу, – сказал Олексей за плечом Феодосьи.
Она обернулась, радостно прижмурив глаза.
Олексей стоял в новом кафтане и шапке, заложив руки за алый шелковый кушак, под который ввергнуты были новые ножны и пищаль, и на лице его ходил в нетерпении вопрос: «Ну что? Сразил аз твое воображение?» Кафтан Олексея, вероятно, был сметан швецом, основная продукция которого – лоскутные одеяла, а кафтаны ладились лишь изредка – для души и самоутверждения, могу, мол! Верх кафтана изо всех сил делал вид, что сшит из дорогого матерьяла с вытканным узором, прекрасно зная, что является хлопковой китайкой, затейливый восточный орнамент коей неприкрыто набивного происхождения. Ну а испод даже и не скрывался, что его простеганная с серой ватой ядовито-желтая нанка совершенно не голубых кровей и имеет такой неправдоподобно яркий цвет исключительно в угоду покупателям. Но Феодосья уловила тщеславие Олексея и решила сделать ему приятное.
– Ах, королевич какой! Тебя в сем кафтане за воеводу не путают? – воскликнула она.
– Нет пока, – польщено ответил Олешка. – А что – похож?
– Полный список! – заверила Феодосья. – Вирши сам сплел?
– Сам, – ответил стрелец и выпустил через рот и нос тяжелый вздох, должный разъяснить, какое это было нелегкое дело. И все ради нее, Феодосьи.
– А далее прочти?
– Еще?! Аз с этим-то полночи маялся.
Они дружно рассмеялись и тут же, словно вспомнив про самое главное, хором вопросили, ухватив друг друга за рукава:
– Как ты на новом месте?
И опять засмеялись, теперь эдакому совпадению.
– Понимаем друг друга без слов, – приятно сказала Феодосья.
Она имела в виду их дружбу. Но для Олексея эти словеса были серебряной монеткой, которую он подхватил и с упованием опустил в мальчишеский сундучок-копилку. Есть такие, с прорезью для денег и огромадным замком, должным подтверждать надежность хранения. Феодосье никогда бы не пришло в голову, что Олексеев сундучок уже наполовину заполнен ее серебряными кунами, при потряхивании издающими звон посулов.
– Знаешь, Олеша, мне кажется, что аз буду вспоминать эту осень как самую счастливую в моем житие! – сказала Феодосья, глядя в глаза Олексею.
И в копилку упал еще один золотой кружок.
Она, конечно же, имела в виду свою насыщенную научную жизнь. Но Олексей не мог предположить, что зубрение статьи про зубчатые колеса может вызывать такие приливы радости. Поэтому отнес сии слова на свой счет. Сияя, он сжал локоть Феодосьи и дал волю бурлящему чувству тем, что крикнул проходившей мимо бабуле:
– Мамаша, позри, какой красивый монах!
– Ей! Соколик прямо! – с ласкою промолвила старуха и тряхнула оживленно головою.
Ни она, ни остальные прохожие не выказывали удивления и не переглядывались, указуя глазами на весьма любезную беседу монаха и стрельца. Ибо Москва, этот огромный расписной сундук, была битком набита такими диковинками, что ничто более не могло бы поразить удивлением или неожиданностью ее жителей. И уж менее всего удивил бы видавших виды московитов пухлогубый женоподобный монах с бабьим голосом четой со служивым. (Да-а, к великому сожалению, такие нынче настали распущенные времена! Того и гляди, жены без платков ходить будут. Третий Рим времен упадка, рекши бы отец Логгин).
– Олешка, хватит потешаться над бедным монахом, – уложив на миг его ладонь между своими, потребовала Феодосья. – Говори лучше, куда пойдем? Аз уж здесь настоялась, как журавль на болоте.
Дорогу до Красной площади и Лобного места ей рассказал Ворсонофий и даже начертил на инее, покрывшем каменную дорожку, носком сапога «карту света», на которой вывел ряды, линии и храмы в виде дорожных знаков. Площадь оказалась недалеко от монастыря, и нашла она означенное место быстро и без нужды. Постояв в толпе, пестрыми поземками и вихрями заметавшей площадь, и чуть не оглохнув от трубных выкриков указчиков, оглашавших разнообразные веления, Феодосья уж дала волю страху, что с Олексеем что-либо случилось.
– Аз думала, ты в беде, – торопливо говорила она, пока Олексей вел ее через людскую пашню. – Ведь никакой весточки целую седьмицу.
