Никогда снова.
Этого не случится. Пейтон — наваждение, и каждый вкус заставляет меня желать большего. Я не могу позволить этому повториться. Как только это погружение закончится, она исчезнет, и я не могу позволить этому разрушить меня снова.
Не тогда, когда она уже разрушила нас.
В моей жизни было много тяжелых моментов, особенно во время моей службы за границей, но ни один из них не был таким тяжелым, как видеть, как она уходит. Я не могу позволить ей снова приблизиться ко мне.
Не в этот раз. На сей раз я ожесточился против нее. Мы — лишь призраки друг для друга. Я подхожу к ней, игнорируя чувство, которое всегда приходит, когда я рядом с ней. Я до боли знаю, где она находится, чувствую каждый ее вздох, каждый шорох и улыбку.
Я ненавижу то, что я все еще нахожусь с ней на одной волне. Это помогает при погружениях, но сейчас это заставляет меня презирать ее еще больше.
Она цепляется за стену и высовывает голову из проема, заставляя меня предупреждающе рявкнуть на нее, но она, как всегда, игнорирует. Она поворачивает голову, осматривая пространство над нами, а затем смотрит вниз.
— Так, наверху нет туннелей или признаков входов, но я вижу один внизу, может быть, в двадцати футах17. Мы могли бы спуститься по боковой стенке — будет скользко, но возможно — и затем привязать веревку для остальных.
Она оглядывается на меня с ухмылкой.
— Дробовик18.
— Пейтон, просто позволь мне, — требую я, но она смеется, и я знаю, что она не сделает этого, — никогда не делает. Она безрассудная, сильная и приводящая в ярость. Она может сделать все, что могу сделать я, и обычно даже лучше.
— Ставь меня на якорь. У тебя больше шансов удержать меня в вертикальном положении, если я упаду, чем у меня с твоей большой задницей, — дразнит она, заставляя меня хмыкнуть в ответ, когда она делает шаг назад. Снова стиснув зубы, я пристегиваю ее к себе и закрепляю нас, пока она надевает перчатки и разминает шею.
— Готова? — спрашиваю я.
— Готова, — отвечает она. — Не дай мне упасть, — она ухмыляется.
— Никогда, — автоматически отвечаю я, и это слово как камень ложится между нами, а она морщится и отводит взгляд.
Она отходит назад к выступу, а я расставляю ноги, держа веревку в руке, пока она переходит к левой стороне стены и, глубоко вздохнув, тянется через нее, чтобы ухватиться за опоры. Когда она зацепилась за них, она с размаху обрушилась на стену, со смаком ударившись о нее, что вызвало у меня ворчание при натяжении, пока я держал веревку натянутой.
— Ты в порядке?
— Да, камни острые, держи веревку натянутой, чтобы она не зацепилась и не порвалась, — пробормотала она. Ее тон ровный и незатронутый, несмотря на напряжение ее тела, она привыкла сообщать мне обо всем, пока мы работаем вместе. Наши действия всегда синхронизированы.
Я слышу ее дыхание и звук осыпающейся стены, когда она спускается по ней, двигаясь быстро, как обычно, находя точки опоры и поручни и раскачиваясь. Она всегда была самой быстрой в нашей группе. В воде она как гребаная рыба, да и скалолазка она потрясающая.
Это раздражает. Есть ли что-то, чего она не может сделать?
Когда-то мне нравилось в ней это, то, как легко она могла идти в ногу со всеми нами. Когда я впервые встретил ее, то ненавидел, что она работает с нами, думал, что она будет тормозить нас, мешать нам. Все оказалось наоборот. Она могла пролезть туда, куда мы не могли, забраться туда, куда мы не могли, и это делало нас неудержимыми.
После ее ухода нам пришлось изменить методы работы и даже отказаться от некоторых заданий — напоминание об этом заставляет меня рычать:
— Будь, блять, осторожна!
— Успокойся, Кал, — отвечает она, и я бросаю быстрый взгляд, заметив, что она уже спустилась более чем на половину. То, что она вскользь произнесла мое прозвище, ее даже не смутило. Думаю, она даже не поняла, что сделала это. Она всегда называла меня так, даже в самом начале, когда я сказал ей в лицо, что она не продержится и недели.
Она доказала, что я ошибался.
Доказывет и сейчас.
Это немного ослабляет мой гнев, но достаточно ей взглянуть на меня с ухмылкой, как я снова начинаю злиться. Она ведет себя так, будто все это легко, словно она не расстроена тем, что снова работает со мной, словно это не причиняет боли.
Словно она не скучала по этому.
Неужели мы так мало значим для нее?
Неужели я так мало значу?
Она затихает, но движение веревки говорит мне, что с ней все в порядке, и через две минуты она кричит:
— Я спустилась! Начинаю закреплять веревку.
Отступив назад, я жду сильного рывка веревки.
— Закрепила! — кричит она.
Я ослабляю хватку и пристегиваюсь. Пора испытать на прочность. Лучше пусть я получу травму, чем другие. Это работа первого разведчика — найти и закрепить. Хотелось бы, чтобы это не давалось мне так легко.
Но когда я вернулся из армии, Тайлер знал, что мне это нужно. Нужен способ почувствовать себя живым, выплеснуть желание умереть, которое у меня было. Хотя таким образом я бросаю кости, но это касается моей собственной жизни, которая защитит их.
И ее.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ПЕЙТОН
Я справилась! Я с улыбкой откидываю голову назад и смотрю на стену, по которой я свободно спустилась, мой спусковой крюк на месте, чтобы закрепить веревку. Я смотрю, как Кален подходит спиной вперед к краю, легко отталкивается и спускается по стене, словно это для него в порядке вещей. Для нас так оно и есть.
Он делает это так легко.
Его задница также выглядит потрясающе, поэтому я отворачиваюсь, чтобы не смотреть на нее, зная, что если он поймает меня, то, вероятно, выплеснет еще больше угроз в мою сторону.
Запыхавшись, я на мгновение расслабляюсь, освещая фонариком туннель, по которому мы, скорее всего, пойдем дальше. Я слушаю, как он спускается вниз, хотя вода здесь громче и обрызгивает мои руки и ноги. Когда я слышу, как он приземляется позади меня, я оборачиваюсь и вижу, как он отстегивает и закрепляет веревку, а также несколько баллонов.
— У подножия водопада есть крепление для спуска, баллоны закреплены у основания, а слева находится новый проход. Он достаточно большой, чтобы пройти через него, так что мы идем туда.
Мгновение спустя голос Тайлера заполняет пещеру. Несомненно, все они слушают, пока Риггс делает заметки и составляет карту, по которой мы должны следовать.
— Понятно, не дальше трех миль19, — напоминает он мне.
Ага, ага. Я не отвечаю ему, оглядывая туннель и гадая, что нас там ждет. Я слышу, как Кален подходит ко мне, готовый двигаться дальше.
Он останавливается рядом со мной, и я поднимаю взгляд и замечаю, что он смотрит на мою грудь острым взглядом. Следуя его взгляду, я смотрю вниз и вздрагиваю — мое ожерелье выскочило из-под костюма. Я быстро прячу его и отворачиваюсь от него, не желая видеть выражение его лица по поводу того, что я хранила ожерелье все эти годы.
Они очевидно живут дальше, забыли обо мне, ненавидят меня… но я застряла между прошлым и настоящим, и мое ожерелье — напоминание об этом.
— Я пойду первой, кажется, проход меньше, чем предыдущий, — я завязываю свой ориентир, соединяя его с другим, и, не оглядываясь на него, ныряю в туннель. Не хочу наблюдать его реакцию, гнев или, что еще хуже… жалость.
Этот тоннель темнее предыдущего, и постепенно они будут становиться все более темными, чем дальше вглубь земли мы продвигаемся. В некоторых будет кромешная тьма, вот почему у нас всегда так много фонарей. Никто не хочет оказаться под водой или в темной пещере без света, это может сыграть решающую роль между жизнью и смертью.
Шахта освещена вокруг, пока мы медленно пробираемся по ней. На вид шахта прямая, лишь с несколькими поворотами и изгибами, с некоторыми острыми краями, через которые нам приходится протискиваться. Кален сообщает обо всех, одновременно привязывая ориентир, пока мы идем.
