– Подойдем-ка, милый монах, поближе к воротам, станем здесь, чтоб ясно виден был нам образ Спасителя.
«Какой чудный старичок! – с нежностью подумала Феодосья. – Взялся рассказать мне об Кремле, увидя, что аз здесь впервые. Какие все-таки прелепые и прерадушные люди – московиты!»
– Ей, – согласилась Феодосья и прошла за своим неожиданным провожатым.
– Под образом мы можем видеть роспись на латинском языке. Силен ты в латинском?
– Не много, но силен, – заскромничала Феодосья.
– Что же там выписано?
– Иоанн Васильевич… Царь Грозный?
– Верно.
– …милостью Бога тверской, псковский, вятский, угорский, пермский, болгарский и иных и всея Руси Государь, в лето тридцатое государствования, указал построить сию башню, а строили ее Петр Антоний, Селарий Медиа…
– Медиоланский, – подсказал старичок.
– …в лето…. что же сие слово значит?
– В лето воплощения Господня 1491 года.
– Ох, давно как!
– Ей, сие дела давно минувших лет, когда вера и благочестие были покрепче, чем ныне. А сей день – одни деньги на уме и у бояр, и у простецов.
Старичок хотел прибавить к списку сребролюбцев и священнослужителей, но вовремя закусил язык.
– Петр – это архитектон. Прибыл в Москву из Рима с ватагой художников. Его чертежами вкруг древодельных стен Кремля были возведены каменные.
Слово «чертеж» прибавило Феодосье интереса к рассказу, и она пуще прежнего обратилась во внимание.
– Построены оне были с сей восточной стороны в 1508 лето. По царскому велению Василия Иоанновича обмостили кирпичом сей ров. Бока рва укрепили крепостями с мостами на сводах, сиречь арках, на одном из коих мы и стоим. Ну сие две часовенки. Этих строений в Москве сорок сороков, обо всех и не расскажешь.
Феодосья понимающе покивала головой.
– На иконе Спаситель стоит, – журчал старичок. – Правая его длань, как ей и положено, благословляет нас, грешных, а в левую вложено Евангелие. Под правою десницею на коленях стоит святой Сергий, а под левою – святой Варлаам. В углах образа, как ты видишь, Серафимы. Спасские ворота, как мы зрим, увенчаны восьмигранным наконечником, на вершине которого сидит двуглавый орел. Ежели бы мы вошли в ворота, то увидели бы там под сводами в углублениях в стенах другие святые образа. А теперь погляди на часомерье на башне!
– Дивное часомерье, – со всей душой согласилась Феодосья, которая до сей поры не видала таких современных часов, а оттого не сразу и поняла, что это за вещь с видом раззолоченного солнца, месяца и звезд красуется на башне?
– Без часов как жить? Никак!
– Ей! Никак! – солгала Феодосья, которая, как и все тотьмичи, и не знала, что без точного часового механизма живот не представляется возможным. Но некоторое сомнение в важности часомерья заставило ее уточнить: – А разве в Москве петухов нет? Али запрещено их в граде держать?
– Какой петух тебе подскажет, когда надо явиться на Кремлевский двор на цареву службу? У царя все расписано наперед: в какой час быть Думе, в какой – выходу к боярам, в какой – идти к потехе. Олей! Сейчас как раз колокола, а их там чертова дюжина, перечасье – четверть часа – отобьют.
И точно, вдруг раздался прелепый недолгий переливчатый звон, и москвичи, случившиеся поблизости, с важностию подняли головы к башне и деловито промолвили: «Ишь ты, время-то как пролетело! Уж четверть второго!»
– Как же по ним время узнавать? Что-то мне не понятно, – призналась Феодосья.
– Видишь круги? Это указные колеса, или узнатные, по-иному говоря. На небесной лазури укреплены указные же слова… Вон оне, золоченые, – двенадцать, три, шесть. Между ними, цифирями, серебряные звездочки указывают получасье.
– Цифири?
– Можно и цифири сказать. Позри, на указном колесе есть луч в образе стрелы…
– Ей, зрю.
– Колесо вертится вокруг цифирей и лучем указует, какой сейчас час дня или ночи?
– А кто ж его вертит? Али в башне нарочный человек для сего есть?
– Нет, милый монах, – ласково засмеялся старичок. – Вертит его механизм из зубчатых колес. Сделал его аглицкий ученый Христофор Галовей. А колокола отлил, чтоб выводили чудный звон, чугунолитец Кирилла сын Самойлов. Ну, вон там церковь Смоленская, там другие еще церква. Справа, крытый сверху не медью или щепой, а землею, и с пушками на кровле, земский приказ. Вот и весь мой сказ!
С сими словами старичок снял шапку и склонил перед Феодосьей сероватую проплешину с коричневыми пятнами.
– Спасибо, дедушко! Уж так спасибо! – поклонилась в свою очередь Феодосья. – Век не забуду!
– Спасать меня Бог будет, – ласково промолвил старичок, снизу поглядывая Феодосье в лицо. – А мы уж слово Его несем, как можем, не ленимся. Дай Бог и тебе здоровья, милый монах. Чтоб запомнился тебе мой нехитрый рассказ… Уж аз его с душой рекши…
Прощанье явно затянулось.
И тут Феодосью обожгла догадная мысль, что старичок ждет платы.
«Так он за деньги баял? Ох, дурка аз безголовая!» – шаря в кармане кафтана, сокрушалась Феодосья. Наконец она нащупала полкопейки, оказавшиеся в одеждах не иначе как чудом, с облегчением извлекла их, рассмотрела и стыдливо сунула в руку старичка.
– Более нет ничего… – виновато сказала Феодосья, перенося мучительную неловкость за то, что дедушко взял с нее деньги после того, как столь ласково баял об образе.
– И на том спасибо! – поклонился старик и надел шапку, все еще ласково улыбаясь. – За деньгами не гонюсь, колико добрые люди дадут, толику и рад. Нам, старикам, почто куны? На тот свет ворота узкие, с собой ничего не унесешь. Приходи еще! Расскажу тебе об Спасе на Рову.
– Приду, должно быть, – соврала Феодосия и ринулась прочь с моста.
«Ох, московиты! Ох, правду баял Олексей! Один воз рассыплют, а два подберут!» – дивилась Феодосья, пробираясь между книжными лавками.
«Хитрожопые оне, – словно услыхала она голос честной вдовы повитухи Матрены. – На кривой козе их не объедешь! Где глянут, там позолота слиняет! Ох, длани загребущие, задарма и не перднут!»
«Так сие, баба Матрена», – вступила Феодосья в мыслительную беседу.
«Не то что мы, честные вдовы, – плачущим голосом продолжала повитуха. – Бывало, бежишь в ночь-полночь, в холод-мороз в дальнюю слободу чадо повивать, об плате и не думаешь, лишь бы принять младенца Божьего живым-здоровым».
Ох, не к месту напомнила повитуха про младенца. Ибо Феодосия от ее слов впала в грусть, задумавшись об сыночке Агеюшке.
Долго ли, коротко ли она брела, но вдруг поднялась толкотня, Феодосью отпихнули в сторону, после – в другую, и наконец прижали к коновязному столбу возле дверей в каменное строение из галереи с лавками – Гостиный двор. Сие уплотнение толпы ловко произвели телохранители, верховые и пешие, освободив проход от роскошной повозки к дверям Гостиного двора. Встав живым коридором, стражники замерли. Феодосья поразилась их внешнему виду. Облик парни имели совершенно иноземный. Щегольские короткие кафтаны были не алыми с зеленым, как ценилось у провинциальных духом детин, а лиловыми, незабудковыми, очень короткими, с хрустальными пуговицами и кружевом из-под обшлагов! Более того, у стражников не было окладистых бород, какие приличествуют православным мужам, а слегка прикрывали подбородки коротко постриженные бородки.
