– Пожалуйте, – пожал плечами продавец. – Аз уж глядел тоже.
– И?
– Ничего не выглядел.
– Но мы все-таки заглянем?
– Пожалуйте, – опять пожал плечами продавец.
Феодосья и Олексей прикрыли по одному глазу и, перекосив лица, уставились в темное горлышко…
– Блестит вроде, – сказала Феодосья.
– Ей. А может, нет. Не видно ни зги, – пробормотал Олексей.
– И откуда такое чудо взялось?
– Из Китая.
– Надо же, не гляди, что косо повязаны и лучиной щи хлебают, – сказал Олексей.
Торговец в третий раз пожал плечами. И поставил чудо в угол.
Под впечатлением, оне вышли в синие сумерки и медленно пошли к воротам, молча думая каждый о своем.
– Ворсонофий, ты в чудеса веруешь?
– Верую. Как же не веровать?
– А оне с тобой случались?
– Нет.
Казалось, и Феодосье, и Ворсонофию было вполне достаточно сего краткого обмена репликами. Ибо оба вновь с удовлетворением замолчали. Феодосья пребывала в размышлении. Она то обводила языком гладкие канавки между зубами, то возносила верхнюю губу так, что она крепко подпирала нос, то поводила бессмысленно взором по монастырской стене, не видя ее.
Оне с Ворсонофием на пару вышли из обители в город и шагали, погруженные каждый в свои мысли. Сей возможностью – пребывать рядом в молчании, понятном товарищу, – оне очень дорожили друг в друге. И коли надо было работать или идти куда двоим, неизменно выбирали в сотоварищи один другого. Женоподобная внешность брата Феодосия, отталкивавшая других братьев, Ворсонофия не смущала и даже привлекала: уж лучше с ним дружить, чем быть на побегушках у высокомерного Веньки Травника, поддакивать чванливому Ваньке Греку или оттенять красоту Тимки Гусятинского. Приязнь сдружившихся братьев была молчаливой, а потому зело плодотворной. В сей момент Ворсонофий обдумывал самую блистательную оду, каковая только сочинялась в цивилизованном мире. А Феодосья мучилась разгадкой «Вечного жара», увиденного в лавке диковинок на торжище. Более всего ее терзал вопрос, может ли чудо быть воплощено лицом не христианской веры?
«Коли «Вечный жар» привезен буддой китайским, то является ли он чудом в истинном понимании этого слова? – озадачивала она свой ум. – От Бога или от дьявола чудесные явления, происходящие в землях не христианских? Чудо – это только доброе событие или всякого рода необъяснимая неожиданность? А коли объяснимая, то вещь сия остается чудом? Можно ли чудо растолковать или это уже будет не чудо, а разгаданная загадка?»
И доразмышлялась Феодосья до дела!
«У нехристей тоже бывают чудесные явления, – пришла она к своему собственному выводу. – Понятно, что творит их Бог, ибо Он един для всех, и для язычника, и для африкийца. Но почему тогда Он, Всемогущий, не в силах обратить их в свою веру? Может, и чудеса можно и нужно творить самим?»
Задав себе сии коварные вопросы, Феодосья испуганно поглядела по сторонам, словно прохожие могли прочитать ее мысли, и перекрестилась. Но никто мыслей не прочитал. Даже чуткий душой Ворсонофий продолжал бормотать рифмы.
– Ладья блистающа и вдохновенные гребцы… Гребцы… смельцы…
В оде Ворсонофия весь мир уподоблялся груженой ладье, которая плывет по бесконечному окияну за счет того, что дует ей в корму Творец. Солнце и звезды, крутясь вокруг ладьи, движутся вместе с нею. Впрочем, идеи, выдвинутые поэтом, самого же его и мучили. Почто он приплел гребцов, коли ладья Земная движется дуновением Божьим? А почто оне с Феодосием вообще перебирают сейчас ногами по усыпанной ореховой скорлупой деревянной мостовой, коли в силах Его перемещать, что хочешь, чудесным образом?
– Феодосий, – осторожным шепотком спросил Ворсонофий. – Почему солнце само крутится и мы не должны его в трудах каждый день поднимать и опускать, а ноги сами собой не идут? Почему реки сами текут, без нашей помощи, а ладью должно грести в натуге? Почему дубы сами вырастают, а рожь сеять надо?
– Сама об сем думала, – обрадованно ответила Феодосья. – Где грань того, что должен делать человек? Может ли он делать чудеса? Имеет ли на это право?
– Придумали люди парус и освободили гребцов от тяжкого труда, – речил свое Ворсонофий. – Сие – прогресс. Имеет ли человек право на прогресс? Что как додумается кто-либо усовершенствовать и….
Он вовсе понизил голос и наклонился к уху Феодосьи…
– Ей, разве можно улучшать эту книгу книг? – ответила ему Феодосья. – А если нельзя ее, то что – можно?
За сими загадочными репликами оне замолчали, не находя ответов.
Афонская обитель была зело сильна на острые и опасные вопросы. Несомненно, сей вред происходил от обилия иноземных книг, в том числе запрещенных, научных лабораторий и постоянных поездок за границы. Отчасти потворствовал сему положению и настоятель, игумен Феодор. Вернее, начальство монастырское, как это и бывает, жило своей начальственной жизнью, пребывая в благодушных иллюзиях относительно твердых порядков на вверенной территории, монахи же – своей, в которой бывало много того, что стало бы откровением для преподобного Феодора. Так, по ночам по монастырю бродили книги, обложенные затрепанными кожаными обложками с надписями «Начала арифметики», «Вопросы к исповедующимся» и тому подобными невинными заголовками. Удосужившийся же заглянуть под сию обложку обнаружил бы творения неведомого автора вроде «О страстях любовных» или размышления Апулеуса о прелестях любви между юношами. Впрочем, все это читалось исключительно с познавательными целями, а не для греха. А Феодосья, в отличие от Ворсонофия, об этих книгах вообще не знала.
Вскоре дошли оне до второй росстани от монастыря, на каковой, кратко распрощавшись, и пошли в разные стороны по своим делам. Куда направил плесны Ворсонофий, неведомо. А Феодосья собралась подотошнее изучить Москву. (Правда, испрашивая благословения на выход за стены монастыря, Феодосья обещала обследовать лишь храмы, с целью перенятия опыта).
Сперва пошла она наугад, уповая, что кривая линия куда-нибудь да выведет. Пройдя множество закоулков, задов с плетнями и заборами, притулившихся к церковным дворам хибар нищих и попрошаек, облаянная из-под ворот псами, перекрестившись на все кресты, и храмные, и церковные, и часовные, и домашних молелен, Феодосья в смятении – что как заплутала? – поворотила на широкий ряд и, наконец-то, с облегчением достигла ворот Китай-города. Как только прошла она сие проезжее строение, стало ее кидать и толкать, как в жерновах. Кто-то то и дело наступал на пятки или орудовал локтями. Прокладывали дорогу, давя людей, верховые. Орали на ухо бесчисленные торговцы. Ну чистый Вавилон!
