рвалось из груди. — Почему, чёрт побери, не сделал ничего, пока не стало слишком поздно? Почему никто из вас не настоял? Не взял на себя ответственность? Не принял решение за двоих? Почему?!»
Ирка знала, что на этот вопрос нет ответа. И даже если есть, что от него проку.
Иногда, когда всё настолько запутывается, что концов не найти, не нужно пытаться развязать узел — нужно просто разрубить. Как разрубил Петька…
— Ты не передумала? Может, поедешь с нами? — спросил Вадим, когда мама поставила перед ним кружку с чаем, масло, мёд, сгущёнку и вышла унести пульт и договор.
— Я сегодня уезжаю, — покачала головой Ирка. — Во Владивосток.
— Вряд ли тебе расскажут там что-то новое, — вздохнул он.
— И всё же я рискну.
Ирка обернулась на звук.
Громыхая коробкой, куда складывал только ему понятные вещи, в кухню ворвался Андрей.
— Мама, а можно мне…
— Можно тебе, что? — не расслышала Ирка.
Но он уже сам залез в ящик кухонного стола и что-то искал там среди пробок, старых тупых ножей и пластиковых крышек.
— Риша сказала, мы будем делать бомбочки для ванны, — наконец нашёл Андрей, что искал. — Я возьму? — показал силиконовые формочки для льда.
— Конечно, мой зайчик, — кивнула Ирка. И улыбнулась. Риша! Ирку-младшую он звал Риша. То есть отец назвал её Ириша, но Андрей услышал Риша, так и запомнил. Так и прижилось. — Ох уж эта Риша, — покачала она головой, когда Андрей убежал.
— Жаль, что ты не едешь, — допил свой чай Вадим.
Ирка не ожидала, что он резко встанет, когда сама начала подниматься.
Что они нелепо столкнутся у обеденного стола.
Но она на него налетела, он её подхватил.
И пользуясь тем, что остались одни, не отпустил.
— Это необязательно, — сказал Вадим. — Убеждать всех, что ты его любишь.
Ирка усмехнулась.
— Так бы ты держал меня восемь лет назад, — упёрлась она подбородком в его плечо и оставила его замечание без ответа. — Прости, я вчера наговорила лишнего. Ты ни в чём не виноват, Вадим, — погладила она его по спине. — Я была не в себе.
— Все мы вчера были не в себе. Но клянусь, я бы хотел, чтобы он был жив.
— Мы бы все этого хотели, — выскользнула из его рук Ирка.
Чёрт бы тебя побрал, Вадим! Она так долго и так отчаянно себя убеждала, что в её жизни был только один мужчина — Пётр Северов. Один. Всегда. Просто она упустила момент, когда совершенно безрассудно влюбилась в собственного мужа, потому что всегда его любила. Просто любовь к Вадиму однажды стала не больше, чем автоматическим чувством. Просто всё остальное был долгий и извилистый путь, которым она шла к Петьке.
Так долго и отчаянно, что убедила.
Её номером один всегда был Петька — и точка. И нечего тут обсуждать.
Да, иногда она сбивалась с пути, тщетно пытаясь вырваться из замкнутого круга, по которому бегала, как цирковая лошадь. Иногда бросалась из огня да в полымя, как вчера, когда хотела переспать с отцом Вадима. Махала юбкой, как Эсмеральда, которую любили и священник, и горбун, и красавец.
Но потом Вадим наклонялся к её лицу, касаясь дыханием, или нечаянно прижимал к себе, как сейчас, и всё теряло смысл. Тускнело, меркло, казалось ненастоящим. Хотелось обо всём забыть и остаться. В его руках. Навсегда.
Хуже всего, что он чувствовал то же самое. Только был честнее. Не метался. Не сомневался. Не врал ни другим, ни самому себе.
«Мне жаль», — сказал он ей и семь лет спустя, что на их тайном языке значило «люблю тебя».
И ещё через год, когда развёлся с женой, повторил также уверенно:
— Потому что я люблю тебя, Ир. И лучше буду один, чем с женщиной, которая заслуживает лучшей участи, чем я. Пусть она будет с тем, кто оценит её по достоинству. Я потерян для неё. Я потерян для всех. Я — твой.
Что-то не понравилось Ирке тогда в его словах. Что-то настолько неуловимое, что она даже не смогла определить что. Может, мрачная решимость, с которой он это сказал. Может, непреклонный взгляд. Лицо — волевое, решительное. А может, просто бездушная заученность фраз, чёртов пафос.
Ирка не поняла, но почувствовала. И запомнила.
Чёрт, ну почему она не родилась мужиком? Почему всё время становилась предметом чьего-нибудь вожделения? И всё время ей приходилось или отбиваться, или быть отвоёванной.
За неё сражаются, как за кусок мяса — и победитель получает всё, а остальные кружат акулами у плота, с которого ей никуда не деться.
— Прости, что не могу ответить тебе взаимностью, — ответила ему тогда Ирка.
С тех пор как вышла замуж за Петьку, она всегда так отвечала Вадиму.
И сейчас открыла посудомоечную машину, лишь бы на него не смотреть и чуть слышно повторила:
— Я люблю Петьку.
Я. Люблю. Петьку.
— Я помою, — забрала у Вадима из рук кружку мама, что снова вернулась на кухню.
Вадим поблагодарил, похвалил блины и вышел.
— Петькина бабка передавала привет, — гремела Ирка посудой, разбирая посудомойку. — Я к ней вчера вечером заезжала.
— Как она? — мыла кружки мама.
— Плохо. Но держится.
— Может, нам её забрать? Что она там всё одна да одна.
— Она не одна, она с Нюськой. И сама знаешь, она людей не любит, а детей особенно.
— Да, она та ещё ведьма, — усмехнулась мама.
Ирка засмеялась.
— Ведьмой она зовёт меня. Ладно, пошла я собираться, да надо ещё сегодня съездить в одно место. — Ирка уже вышла, но потом вернулась. — Нет, — шёпотом сказала она. — Это было бы совершенно аморально и безнравственно — закрутить роман с Борисом Викторовичем, ведь он дед Андрея, хотя вряд ли меня бы это остановило, но просто нет.
Я люблю Петьку.
— Хочешь, я поеду с тобой во Владивосток? — спросил Вадим, когда Ирка при полном параде вышла из дома.
Он загружал в багажник детский велосипед и прочие вещи, что решил взять с собой Андрей.
— Нет, — покачала головой Ирка. — Я сама.
Вадим понимающе кивнул.
— Ну давай хоть подвезу. Всё равно едем через весь город.
Ирка подумала
