— Саша, мне страшно… У меня, кроме мамы, никого…
Пушкин подрывается и топит меня в своих объятиях. Все слёзы, скопившиеся где-то в районе груди, выплёскиваются наружу. Реву и обнимаю мужчину, а он крепко прижимает к себе, обнимая за плечи.
— Жена, — всхлипываю. — Твоя жена…
— Она мне не жена, — холодным, жёстким голосом говорит Пушкин, тем не менее, продолжая меня обнимать и гладить по спине. — Она — никто. Она ничего не значит ни для меня, ни для Кирилла. И ты её больше никогда не увидишь.
Руки холодеют. Я отстраняюсь и с испугом смотрю на мужчину:
— Ты… Что ты с ней сделал?
Пушкин смотрит на меня таким взглядом, словно я сказала самую большую в мире глупость:
— Лисёныш, ты же не думаешь, что я занимаюсь членовредительством? — он проводит пальцем по моей скуле, а я предательски краснею. — Всего лишь отправил её туда, откуда она притащилась. И в страну она больше не посмеет вернуться. Когда я увидел то, что она с тобой сделала, — в его глазах проскальзывает немая боль, а я зарываюсь лицом у него на груди, чтобы спрятать слёзы, — я думал, что придушу её. Кир остановил. Но сам же её и выгнал, — Пушкин наклоняется и осторожно шепчет мне на ухо. — А потом сын сказал, чтобы я без тебя не возвращался.
Сглатываю и говорю слова, от которых сердце останавливается и у меня и у Саши:
— Прости меня. Но я с тобой не поеду.
Глава 18
Пушкин кладёт ладони на мои скулы и аккуратно разворачивает голову, чтобы мои глаза были напротив его. Карие, затягивающие омуты смотрят так, словно пытаются найти во мне ответы на все вопросы.
— Я люблю тебя. И никуда не отпущу, — хрипло говорит мужчина. Медленно наклоняется и начинает меня целовать. Нежно, трепетно, по миллиметру зацеловывая каждый участок моих губ. Долго, осторожно, только лишь губами он пытается передать всё своё тепло, всю заботу, всю ласку, на которую только способен. Я позволяю ему меня целовать и дарить свою нежность, и дарю в ответ свою. Осторожно, по очереди, посасываю его губы, целую в уголок рта и, как за спасительную соломинку, хватаюсь за его руки.
Открываю глаза и понимаю, что они вновь наполнились слезами.
— Не отпущу, Алиса. Слышишь меня? — сурово, даже немножечко жёстко спрашивает Пушкин, глядя на меня. Потом наклоняется и губами собирает слёзы с моих щёк. В этот момент я решаю сказать, что у меня на душе.
— Саша, я боюсь, — из меня вырывается то ли всхлип, то ли стон. — Меня… Меня уже предавали однажды. И это было больно. Очень больно, — ловлю губами воздух, потому что на грудь навалилось что-то тяжёлое. — Я так боюсь снова это испытать. Тогда мне казалось, что я люблю человека, но теперь понимаю, что нет. Не любила. А сейчас…
— Что сейчас? — мужчина замирает. Его губы находятся в паре миллиметров от моих. Мы оба тяжело и часто дышим.
— Сейчас люблю. Тебя.
В этот момент в голове будто бы взорвался миллион фейерверков.
Сказала. Я это сказала.
— Никогда не предам. Никому не отдам. И никуда не отпущу, — тихо, но твёрдо говорит Пушкин.
А я понимаю: возможно, именно для этого моя душа должна была появиться на свет.
И после этого всё сразу как будто бы становится просто и понятно. Как будто бы всё так, как должно быть. Я просто беру свою сумку с вещами и, скрестив пальцы с Сашиными, спускаюсь с мужчиной к машине. Мы просто едем к нему домой, и по дороге он не выпускает мою руку из своей, периодически поднося мои холодные пальцы к своим горячим губам. А я всю дорогу разглядываю его мужественный и такой красивый профиль. Пушкин ловит мой взгляд, поворачивается и тянется за поцелуем. Я тянусь, чмокаю его и прошу следить за дорогой. Нехотя, но мужчина всё же переводит взгляд вперёд.
Когда мы приезжаем, я чувствую волнение за то, как отреагирует Кирилл на моё появление. Всё же, думаю, парень привык к определённому укладу своей жизни, и ему будет сложно принять тот факт, что в жизни папы появилась женщина, которая ещё и будет жить в их доме. Но, как только, я открываю дверь машины, то тут же попадаю в сильные объятия Кирилла.
— Алиса. Мы тебя больше не отпустим, — парень наклоняется и целует меня в “макушку”. — Эвелина, она… Знаешь, она почему-то ничем не пахнет. Вообще ничем. А ты так вкусно пахнешь. Теплом, добром. Как мама…
Всё. Это становится последней каплей. Прижавшись к парню, я начинаю громко и судорожно плакать. Несмотря на возраст, я никогда не задумывалась о детях, но прямо сейчас я безумно захотела сына, похожего на Кира.
Подходит Пушкин и обнимает нас обоих.
— Мои родные. Семья, — говорит он, а я просто улетаю от того блаженства, которое испытываю прямо сейчас.
Потом мы все вместе идём ужинать. Я знакомлюсь с Дарьей Андреевной — уютной и такой “домашней” помощницей семейства Лермонтовых. Она запекла просто изумительную рыбу с овощами, и мы, уплетая её за обе щёки, не перестаём раздавать комплименты в адрес “золотых” рук женщины. Она смущённо улыбается и, попрощавшись до завтра, уходит. Кир не вылезает из телефона и, через какое-то время, извинившись, убегает. Судя по обрывочным фразам из телефонного разговора, мы с Пушкиным поняли, что на свидание к Кате. Я рада за парня. Мне очень понравилась эта девочка, и я бы хотела, чтобы у них с Киром всё сложилось.
Пушкин тоже отвлекается на телефонный звонок, а я, оставшись в одиночестве, решаю осмотреть дом. На двух человек (даже при условии периодического появления здесь Дарьи Андреевны) это просто огромный дом. Сначала я натыкаюсь на кухню, затем — на спальню, по-видимому, Пушкина, от чего кончики моих ушей бесстыдно алеют. Я этого, разумеется, не вижу, но очень хорошо чувствую. Далее идёт ванная, и я решаюсь ею воспользоваться. Нахожу в шкафчике белоснежные полотенца и халаты, сбрасываю с себя одежду и захожу в душ. Теплые, бархатистые капельки воды падают на моё тело, но не успокаивают, а, напротив, наводят панику.
Бли-и-ин, а если сегодня всё случится…
С диким волнением осматриваю своё тело. Ой, не-е-ет!!! Волосы. На ногах. Ну, нет, не буду лукавить: не прям так, чтобы “волосы” — нет. Так, отдельные волоски внизу голеней, но сейчас они кажутся мне прям причёской Тарзана.
“Запрещено цензурой”, “запрещено цензурой”, “запрещено цензурой”!!!
Пушкин увидит меня такой и отшатнётся. Фу-у-ух, хорошо, хоть, там, где надо (точнее, там, где точно не надо) волосков нет — я недавно сходила на депиляцию. Но на ногах-то есть!!!
Что же делать? Может, где-нибудь в шкафчике у Пушкина есть бритва?
С этими мыслями я резко разворачиваюсь и… врезаюсь в мощное, голое, напряжённое тело Пушкина. Он тяжело и жадно дышит. Медленно скользит взглядом по моему телу сверху вниз и обратно, затем быстрым движением руки притягивает меня к себе и, склонившись к моему уху, шепчет:
— Надеюсь, ты будешь кричать, Лисёныш. Всю ночь.
Глава 19. Пушкин
Она тихонько хрюкает во сне и смешно трётся носиком о мою грудь. Улыбаюсь и стараюсь не дышать, чтобы не разбудить. Хотя на работу, она, скорее всего, опоздает. Я уже опоздал. И нисколько по этому поводу не переживаю. Даже наоборот: если кто-то из моих подчинённых сейчас позвонит и разбудит Алису, — уволю в ту же секунду. Без выходного пособия.
Я безумно хочу спать, но просто не в состоянии отвести от неё глаз. Внутри всё замирает и трепещет при одном взгляде на эту девушку. И я даже моргать лишний раз боюсь, лишь бы она не проснулась.
Хотя, признаюсь честно: вчера я не был так осторожен. Но и Алису это не смутило. Нам просто обоим “сорвало резьбу”. Наверное, мы оба были как заряженный динамит, а наш совместный поход в душ стал той самой спичкой, которая создала ядерный взрыв. А дальше — всё как в тумане… Больше не было ни её, ни меня. Только мы. Одно целое. Один организм. Одно тело. Одна душа. Мы растворились друг в друге без остатка, впитывая и поглощая наши желания.
Я не мог насытиться. В определённый момент показалось, что я просто не в состоянии остановиться. Но Алиса была готова. Я видел её глаза, закатывающиеся от блаженства. Я слышал её страстный шёпот, от которого мои демоны рвались наружу. Я чувствовал её прикосновения, от которых кружило голову, а в душе проносился целый ураган из страсти и вожделения.
