— Ты сам знаешь, почему я уехала. Денег у нас не было, а выживать, как-то надо было. А мне предложили хорошую работу за границей.
— Какую? — зло смеюсь. — Турков в борделе обихаживать?
— Прекрати! — взрывается Кирилл, сжимая руки в кулаки.
А Эвелина начинает рыдать:
— Ты же ничего обо мне не знаешь, Лермонтов! НИЧЕГО!!! — кричит она, захлёбываясь слезами. — Ты не знаешь, как я жила все эти годы. Не знаешь, через что мне пришлось пройти. Не знаешь, чего мне стоила разлука с сыном. И да, меня не было много лет, — она поднимает зарёванные глаза на Кирилла. — Но я так хочу восполнить эти годы, Кирюша. Позволь мне сделать это. Пожалуйста.
Не верю. Ни одному слову, ни одной слезе. Не верю с тех пор, как эта девушка, собирая чемодан в нашей крохотной съёмной квартирке, обзывала меня последними словами за то, что я вынудил её родить. Она уже побежала на аборт в тот момент, когда я обещал отдать ей все накопления, чтобы она оставила ребёнка.
Кирилл, разумеется, об этом не знает. И никогда не узнает. Я не настолько конченый урод, чтобы становиться хорошим папочкой на фоне плохой мамочки. Вот и сейчас, глядя на то, как бывшая активно заламывает руки и играет очередное представление уже перед сыном, я даю ему возможность самому принять решение.
Кирилл дышит тяжело и часто. Я вижу, что ему непросто принять всё то, что сейчас происходит.
— Ой, Кирюшенька, — Эвелина смахивает слёзы. — А я же тебе подарков привезла! — она бежит в гостиную и уже через несколько секунд появляется с большим пакетом с логотипом известной спортивной фирмы. — Вот, — протягивает его Кириллу. — С Днём рождения, сынок! С совершеннолетием. Сегодня тебе исполняется…
Кирилл бросает на меня удивлённый взгляд, а потом обращается к матери:
— Но у меня вчера был день рождения.
— Как? — хмурится Эвелина.
— Да, — кивает сын. — И мне семнадцать исполнилось, а не восемнадцать.
Я, захохотав, начинаю медленно аплодировать.
— Браво, браво, Эвелина Геннадьевна! Десять из десяти. Мать года, не иначе, — в моей голове, наконец-то, складывается целый пазл. Эвелина смотрит на меня с нескрываемой ненавистью, а Кир — с недоумением. — Смотрю, сын, в твоей голове созрел немой вопрос: а что, собственно говоря, происходит? А я тебе сейчас расскажу, — усмехаюсь и нагло смотрю на бывшую. — Твоя дорогая маман, Кир, решила стрясти с тебя бабла. Да, не удивляйся! Половина дома принадлежит тебе и с восемнадцати лет ты вправе распоряжаться этой собственностью. А ещё есть такое понятие, как “содержание родителей”. Это когда совершеннолетние дети должны содержать своих родителей, каждый месяц выплачивая им определённую сумму.
— Заткнись, тварь! — зашипела Эвелина, но я лишь вплотную подошёл к ней и с презрением навис сверху.
— Только ты просчиталась, дорогая, по всем фронтам. Во-первых, ты настолько увлеклась своей новой жизнью, что совершенно забыла, в каком году родился твой сын. На дворе две тысячи двадцать второй. А родился Кир, моя прелесть, в две тысячи пятом. И вчера ему исполнилось семнадцать лет. Вчера, а не сегодня. А, во-вторых, ещё много-много лет назад я заочно лишил тебя родительских прав, поэтому ни от меня, ни от Кира ты ни “запрещено цензурой” не получишь. Ну, только, если сам Кир не захочет тебе помогать.
— Кирюш, сынок… — Эвелина поворачивается к сыну, но тот лишь отшатывается.
В этот момент звонит мобильный:
— Александр Сергеич, адрес Сыровой Алёны Игоревны мы нашли, сейчас вышлем Вам. И там ещё одно видео интересное, думаю, Вам будет полезно посмотреть.
Тут же прилетает сообщение с адресом и видео, снятое наружной камерой, установленной напротив подъезда Алисы. Когда-то я, как идиот, сделал неправильные выводы об отношениях девушки и моего сына и попросил ребят повесить камеру, чтобы наблюдать за Алисой. Сейчас увидев изображение, к горлу подкатывает тошнота, а в глазах темнеет.
Я разорву тебя, тварь.
Глава 17. Алиса
— Вы же Алиса, верно? — незнакомка интересуется елейным голосом, а моя спина покрывается “мурашками” от страха.
Я пячусь спиной вперёд к подъезду, но тут же оба парня подбегают, хватают меня за руки и резко прижимают спиной к стене дома, от чего я больно ударяюсь головой. В этот же момент подлетает женщина и стискивает ладонь на моей шее:
— Слушай меня внимательно, девочка из сказки, — она скалится и, кажется, что в следующую секунду из её рта закапает яд. — Я — мать Кирилла, и я приехала к своей семье, — я в ужасе смотрю на неё, а она лишь сильнее стискивает моё горло мёртвой хваткой. — Ты — никто и звать тебя никак. И Кир и Саша через неделю забудут о твоём существовании. Поэтому прямо сейчас ты сваливаешь из их жизни и больше никогда не вспоминаешь о моих парнях, ясно? — я дрожу от того, что мне не хватает воздуха. — Если ты хотя бы заикнёшься кому-нибудь о том, что сейчас произошло… — женщина мерзко улыбается. — Нет, милочка, с тобой ничего не случится. Но у тебя же есть мамочка, верно? Подумай о том, что будет с ней. И как ты будешь жить после этого с чувством вины, — женщина прижимается ко мне вплотную и шепчет на ухо, — адьёс!
Она вместе со своими подручными отпускают меня и я, как безжизненный мешок, скатываюсь по стене вниз, беззвучно глотая слёзы. Они садятся в машину и уезжают, а я продолжаю сидеть и плакать. Через какое-то время мимо проходит мужчина с собакой и, наклонившись ко мне, обеспокоенно предлагает вызвать “скорую”. Я быстро-быстро мотаю головой и заставляю себя встать. Осторожно поднимаюсь в квартиру. Опускаюсь в кресло и, уперевшись локтями в колени, роняю голову в ладони.
Но у меня нет времени на отдых. И нет времени на размышления. У меня даже нет времени понять, правильно ли я поступаю. Я просто достаю сумку и скидываю туда самые необходимые вещи. Звоню Алёне и прошу разрешения у неё пожить. На клочке бумаги царапаю маме записку. И только когда я, наконец, добираюсь до подруги, то выдыхаю и даю волю слезам. Алёна полагает, что мы с Пушкиным расстались, и я не разубеждаю её в этом. Ухожу в комнату и, наполнив подушку слезами, засыпаю.
Утром, едва открыв глаза, понимаю, что всё случившееся — не страшный сон. Пикает телефон. Это мама пишет, что приехала с дачи и уже увидела мою записку. Я долго думаю, что ответить, и решаю просто написать, что всё хорошо.
А дальше — самое сложное. Я совершенно не понимаю, что написать Пушкину. Я совершенно не понимаю, как буду объясняться с Кириллом.
И я совершенно не понимаю, как могу вычеркнуть этих мужчин из своей жизни.
Я реву. Реву громко, по-детски, с протяжными всхлипами. Набираю какое-то совершенно тупое сообщение Пушкину и вырубаю телефон. Я — предатель. Я предаю свои чувства и чувства другого человека. Я предаю сама себя. И я не в состоянии поступить иначе.
Целый день Алёна проводит со мной. Хотя я знаю, что подруга — не домосед, но она, видимо, не хочет оставлять меня в одиночестве. Когда начинает подкрадываться вечер, я всё же уговариваю Алёну куда-нибудь выйти.
— Только с тобой! — безапелляционно заявляет подруга.
— Нет, Алёнчик, прости, — вымученно улыбаюсь. — Нет ни настроения, ни желания. Я всё равно ещё немного телевизор посмотрю и спать лягу.
— Блин… — Алёна в нерешительности закусывает нижнюю губу. — Если я уйду, ты точно не обидишься?
— Алёна, — с мягкой улыбкой смотрю на девушку, — я точно не обижусь. Иди. Ты и так проторчала со мной весь день.
Алёна кивает, а перед выходом ещё раз зовёт меня с собой, но я, разумеется, отказываюсь. Закрываю за подругой дверь, а буквально через десять секунд раздаётся звонок. Подумав, что Алёна что-то забыла, я распахиваю дверь и…
Замираю.
Пушкин. Он стоит и смотрит прямо мне в глаза. Тяжело дышит, словно бы бежал по лестнице. Не отводит взгляд и даже не моргает. Пытаюсь угадать в его глазах презрение, осуждение, но этого нет.
Меня прорывает. Слёзы бурным потоком начинают бежать по щекам.
