Визжать я не собиралась, хоть никак не ожидала! Только ахнула. Кто-то поднимался по лестнице навстречу.
— С наступающим! — бодренько поздоровался Пашка.
— Скоро, скоро будем с Новым годом друг друга поздравлять! — прозвучало в ответ.
Это Зося Степановна. Хоть бы она меня не узнала! Я же к ней самым что ни на есть интересным местом. Задницей, то есть. Как соседке меня признать?
— А вы, молодой человек, куда нашу Алевину несёте?
Узнала таки, и что ей не спится?
— Новый год встречать, — спокойно ответил Пашка, расходясь на узкой лестнице с моей соседкой.
— Фейерверки будете смотреть? У нас запускать начнут в полночь. Я вот за чайком пошла. Налью себе в термос. А, может, и не только чайку!
Уверена, она Паше подмигнула. Какая бодрая у нас Зося Степановна, оказывается! Молодец!
— А Алевина так не замерзнет? — побеспокоилась обо мне сердобольная соседушка.
— Согреем, — рассмеялся Пашка. Мы как раз миновали половину лестничного прогона, и Паша начал разворачиваться, а я увидела Степановну и немного виновато, насколько у меня вышло в висячем положении, махнула ей рукой.
— С наступающим, — шепнула ей.
— Будь счастлива, Аля, — успела ответить она. Пашка утащил меня вниз.
Во дворе кучковался народ — готовились запускать фейверки. На выходе из подъезда Паша спустил меня вниз, доставая ключи от машины, а потом опять поднял, но уже не перекидывал через плечо, а просто понёс. А я запрокинула голову. На фоне тёмного неба чернели ветви голых деревьев. Кто-то из соседей украсил их новогодними шариками. Красиво.
Паша дотащил меня до машины. Поставил у двери. Потом внезапно на меня уставился.
— Ты что? — спрашиваю его.
— Ты похожа на яблочко на снегу, — отвечает мне. Ну какое ещё яблочко?
— Какое ещё яблочко, Паша?
— Вкусненькое, — он открыл дверь. — Садись, а то замерзнешь.
Я забралась на пассажирское сиденье, дождалась, когда Паша обойдёт машину и сядет за руль.
Когда мы оказались вдвоём в салоне, Паша наклонился ко мне, чтобы застегнуть ремень. И вдруг опять замер.
— А теперь что? — прошептала я, а он рассматривал моё лицо и сам был так близко, что дышал мне на губы.
— Не отвлекай меня, Мороженка, нам ещё нужно до меня доехать.
Так ведь я вообще сижу, не двигаюсь.
Паша завёл машину. Ехали молча. Я смотрела в окно. Народу полно на улице. Кто-то любит Новый год в толпе встретить. Запуская фейерверки в ночное небо, разливая на снег блестящие капли шампанского. А потом ходить и поздравлять знакомых и незнакомых — каждого, кто встретится. А я вот еду к Паше Птолемееву домой.
До дверей дома Павел меня снова донёс. И по лестнице до лифта тоже — не стал спускать на пол. Я потеряла тапок.
— Паша! Я тапок потеряла.
— Да и чёрт с ним!
— А в чём я домой поеду?
— Придумаем в новом году.
Вот и весь Пашкин ответ. Открыл свою дверь ключами, ввалились к нему в квартиру. сразу шуба моя полетела на пол. Паша взглянул на часы.
— Успели.
Что успели? Приехать до Нового года? Здесь встретим? Мне глубоко безразлично, когда именно пробили эти куранты и вообще — пробили ли? Или, может, мы застряли в этом вязком счастливом мгновении, как на фотоснимке. Или увязла я, как пчёлка в мёде. Или в яблочном застывшем варенье. Я же нынче как замерзшее яблочко. Значит, надо, чтобы кто-то отогрел.
Паша любит яблоки? Я не люблю, я уже рассказывала… Но если кто-то может отогреть одну озябшую женщину, то вот он — мой особенный мужчина. Самый желанный и самый сладкий.
Глава 15. Шёлковые сети
— Это что за хрень вообще? Я рву.
— Нет!
Платье моё трещит по швам, Паша ждать не любит, а моё арбузное чудо просто так не снимешь.
— Мороженка… я тебе новое куплю.
— Не купишь. Оно последнее оставалось. Такого больше нет! — шепчу ему в волосы, он целует мне лицо, шею, а сам снимает с меня платье.
— Последнее? То есть, где-то ещё кто-то также мучается? — он рванул мою юбку, схватившись за подол. А я что — подпрыгнула вместе с платьем, так плотно оно на меня село.
— Оно ещё, сука, скользкое. Рву.
— Молния же есть!
Молнию Паша нашёл быстро, до талии расстегнул, а дальше заело. Порвал моё платье…
— Паша! Я от тебя голая пойду? — а сама уже не соображаю ничего. — Бельё только не рви, — шепчу снова. Бельё жалко.
— Как тут всё красиво, — не слушает меня Пашка, изучая моё тело. Водит по мне руками. У него горячие ладони и сильные пальцы. Меня трясёт поначалу, а потом привожу себя мысленно в чувства. Я сейчас сама вся в потоке сплошного чувства. Вот он, передо мною, любимый мужчина. Кроме желания быть с ним у меня других желаний нет. Ещё про платье думала, дурында. Да гори оно, перешагнула. Никто на мне ещё одежду не рвал. А потом не целовал так жарко.
Паше с чего таким жадным быть? Таким голодным?
Потянула с него свитер. Тоненькая ткань, а плотная. И мягкая-мягкая. И рубашка такая-же: тоненькая, а гладкая! У меня все чувства обострились, такой Пашка весь особенный, что его и раздевать приятно, как будто дорогой подарок разворачиваешь. А я уже так во вкус вошла, что и руки не трясутся. Столько времени одна… Ой, держись, Паша!
— В спальню, — шепчет мне в ухо, дыхание жаркое. А я уже и ремень ему расстегнула с брюками и схватилась за что надо. Чую, не дойдём мы до спальни.
— Далеко она? — интересуюсь. Квартира внезапно большой стала.
— Что ты делаешь со мной? — спрашивает, вминая в себя, и на ухо, обжигая губами. — Аля?
Что я делаю? Я бы понимала ещё…
Добрались до спальни. И в этом только заслуга Пашки. Я не уверена, что в перемещении участвовала. Свалились в его постель. Меня, точнее, туда забросили.
Простыни холодные и гладкие. И скользкие. Это я быстро поняла, потому что меня по ним потащили.
Не ожидала, что у нас с такого начнётся. Да разве сладить с ураганом? Рядом с чужим, сильным, упругим телом своё кажется совсем податливым, мягким. Верно, что я Мороженка — вот и растаяла и растеклась вся в его руках и объятиях.
Тело у него жесткое — как в клетке стальной меня зажало. А вот кожа мягкая-мягкая. Такое сочетание приятное. Только руки у него грубее, чуть-чуть шершавее. И ладони тоже. Не как у работяги, но не изнеженные.
Паша ухоженный, кажется, что лоснится весь. А вблизи если, кожа к коже, чувствуется и щетина грубая, и жёсткие пальцы. А губы жадные. Очень жадные, очень…
— Ты сладкая. Везде, — и смотрит на меня. Всё попробовал. А у меня по телу искры бегают. Как-будто валиком с иголками по мне прокатились. И продолжают эти иголки в меня втыкаться — так покалывает… Сколько в нём выдержки. И как это в одном человеке помещается — страсть необузданная и железная воля? Он так смотрит, как будто за тонкой-тонкой перегородкой демоны беснуются. Так глаза горят. И взгляд голодный и жадный.
— Взял бы тебя и съел, — нахально так заявляет. И это сейчас-то! Я в долгу не останусь.
— Возьми сначала.
Не знала я, что с такой страстностью можно кого-то забирать в себя и с такой же страстью, любовью и нежностью самой отдаваться. Как будто я его, своего единственного, любимого, особенного — сколько живу, ждала. Это была лучшая в моей жизни ночь.
Глава 16. Клубничный завтрак
Проснулась счастливой. И как-то внезапно. Открыла глаза и смотрю в потолок. Мыслей — где я, что со мной, нет. Я помню, где нахожусь, и что произошло, помню. До сих пор чувствую.
Вроде как дёрнулась вверх — хоть осмотреться. А то кроме потолка ничего не вижу. Подняться не смогла. На груди лежит рука Паши Птолемеева.
Скосила глаза на него. Дрыхнет, уткнувшись мне в плечо. Руку на меня положил так по-хозяйски. И не сдвинешься. Господи, как спит сладко. Умеют же некоторые так спать. С таким видом, что как в последний раз. И в меня, и в подушку вжался, лицо счастливое. Да напридумываю я себе. Лицо как лицо. Спит человек.
