— Ты уверен? — спросил Харди, — Ты в этом уверен?
— Я почти не сомневаюсь, но признания они из него не выбьют.
— Я его сам из него выбью, — ответил он и сжал мою руку.
— Нельзя, тебя к нему не подпустят, надо действовать обходными путями.
Харди молчал.
— Я много болтал сегодня, — признался я, — наговорил черт знает что, как только Хайнц все выдержал.
— Что ты ему наговорил? — Вместо испуга у Харди в глазах блеснуло искреннее любопытство.
— Что мы с тобой были любовниками еще во времена Древнего Рима.
Он расхохотался. Мне было приятно, что он относится к этому с легким сердцем.
— Принеси мне фотографии, — попросил я, — я хочу на них взглянуть.
Он немедленно отправился за снимками и принес мне целую пачку этих произведений. Я рассматривал их с интересом, все они были весьма недурны, я даже представить себе не мог, что Освальд достигнет такого эффекта.
— Надо продать их в какой-нибудь журнал, — сказал я, — получим хорошие деньги.
Харди посмотрел на меня в недоумении, не понимая шучу я или нет.
— Нам терять нечего, — пояснил я, — а лишние полмиллиона нам не помешают.
— Ты, что спятил? — в его голосе слышалось возмущение. — ты снимался для меня. Никто больше не имеет на них права.
— Почему? — спросил я.
— Потому, — отрезал он, — ты — мой любовник, я люблю тебя, Тэн, какого черта ты спрашиваешь?
— А если я скажу тебе, что я трахал одного наркодельца, когда ездил за «Кама-сутрой». Что ты на это скажешь?
Крис молча смотрел на меня, и мне всерьез показалось, что он с трудом сдерживается, чтобы меня не ударить. Впрочем, если бы он это сделал, я бы его простил.
— Тебе доставляет удовольствие это? — спросил он.
— Что именно? Причинять тебе боль? — уточнил я.
— Да.
— Боль неотъемлемая часть наслаждения, ты и сам это знаешь, когда ты вставил мне в первый раз, я тоже чувствовал боль, Крис, но я чувствовал, еще большее наслаждение, я хотел тебя так сильно, что даже если бы ты пожелал вырезать у меня сердце, я бы не стал возражать.
— Я тоже, — глухо отозвался он, наклоняясь, чтобы поцеловать меня в губы.
«Если он демон, это не замедлит проявиться», — мелькнула у меня ужасная мысль. Я не мог объяснить себе, что это значит. Он разделся сам и осторожно раздел меня. От боли в плече у меня темнело в глазах. Его тело пылало, и такой же жар разливался у меня внутри. Я лег на живот, сжав зубами его запястье, он вошел медленно и так глубоко, что я стиснул зубы со всей силой, на какую был способен.
— Трахай меня, ну же, давай, я хочу, чтобы ты кончил в меня, — крикнул я ему, изнемогая от боли и желания, — давай, Змей, давай, я хочу этого.
Он прижал меня к себе, и я почувствовал, как огонь, сжатый в его плоти, пронизывает меня и растворяет мое собственное естество. Он двигался медленно, затем все быстрее, не обращая внимания на мои стоны и попытку высвободиться, и, наконец, вскрикнул, замерев. Я слышал его голос, звавший меня по имени, но не мог ответить.
Когда я открыл глаза, было уже утро, Крис крепко спал, обнимая меня. Боль в плече прошла, но есть по-прежнему не хотелось. Я разбудил его и спросил, что произошло. Он улыбнулся и ответил:
— Ты не дождался конца, малыш, но это я виноват.
Харди быстро встал и начал собираться в студию. Я припоминал все, что вчера наговорил Хайнцу и к моему собственному удивлению не испытывал никакого стыда, к тому же я не сомневался, что и без моих признаний он видел меня насквозь.
Крис принес завтрак и поставил его на маленький стол рядом с постелью. Взглянув на горячие круассаны и икру, я наконец почувствовал, что аппетит вернулся, и начал поглощать все подряд. Харди смотрел на меня с удовлетворением.
— Приедет Кадзуси Мохара, — сообщил он, — врач, знакомый Марты, он что-нибудь посоветует.
— А может не надо? — спросил я его, — само пройдет.
— Уже давно бы прошло, если бы все было без проблем, пусть посмотрит, — настаивал Харди.
Я кивнул, спорить по этому поводу с моим другом было бесполезно. Через полчаса он уехал.
В двенадцать приехал японец. Вежливый, разговаривавший со мной с такой почтительностью, что мне стало неловко. Он снял повязку, чтобы осмотреть рану и несколько минут молчал.
— Когда это случилось? — спросил он.
— Неделю назад, — ответил я.
— Странно, — он прикоснулся кончиками пальцев к потемневшим краям вокруг небольшого отверстия. — очень странно, вы не жалуетесь на боли, жжение?
— Сейчас нет, а так постоянно.
— Я никогда такого не видел, — признался он, — я военный врач и много работал с огнестрельными ранениями, но это что-то совершенно особое.
— Что же такого необычного? — поинтересовался я.
— Похоже, как будто шел очень сильный воспалительный процесс, возможно, даже был нарыв, и внезапно он прекратился, осталась только отмирающая ткань. Вы не прижигали рану?
— Нет, а что здесь особенного, — допытывался я, — был и прошел, это что редкость?
Мохара внимательно посмотрел на меня и задумался. Вероятно, он припоминал какой-нибудь идентичный случай из своей практики.
— Я привез вам мазь, ее рецепт слишком сложен, чтобы изготовить ее здесь на заказ, это очень действенное средство. Попробуйте ее, но, мне, кажется, вам это не нужно, вот она.
Он открыл свою сумку и достал склянку размером с грецкий орех.
— Вы меня успокоили, — произнес я сакраментальную фразу, обычно сопровождающую любое завершение общения с представителями медицины. Он отдал мне склянку.
— Я был уверен, что потребуется что-то серьезное, захватил инструменты, но, к счастью, с вами все нормально, — сказал он, пока я провожал его до двери.
— До свидания, Бобби вас отвезет, — я вызвал ему лифт.
— До свидания, господин Марлоу, берегите себя, — посоветовал он мне на прощание.
Весь день работал над текстами. Написал-таки две песни — «Напиток господина Говарда» и «Священный ветер». Не хочу показывать их Крису, пока не будет музыки…
28 декабря 2001
Я приехал в студию, ребята работали. Я посмотрел, как они начали подбирать музыку и пошел в бар. Не имею привычки мешать кому-либо работать, хотя и сам косвенно принимаю участие в этом проекте. В баре было пусто, но, когда делал заказ, подошел Даншен. Он приехал после какой-то встречи с представителями прессы, и начал пересказывать мне все подряд, о том, как его спрашивали о нашей связи, об обвинении в убийстве, о том, правда ли, что Крис страдает импотенцией, о том, что он знает о его прежних приключениях и прочее и прочее. Он пил чай с тортинами, и ждал, что я скажу в ответ. Мне хотелось спросить его, какие у него причины так активно стремиться превратить нашу жизнь в отвратительный пошлый ад для развлечения публики. И что еще неприятнее — от него нельзя было избавиться, поскольку нельзя было терять его из виду. И я подозреваю, что он это знал.
