— Нет, — шепчет она с закрытыми глазами, — врач сказала следить за температурой. Лекарство действует четыре часа, три уже прошло. Я буду здесь, а ты иди, Тим, ты же устал…
Устал. Без тебя я устал, дурочка. Иду обратно, в гардеробной беру с полки плед, с кровати тяну подушку. Бросаю ее на пол возле кроватки, ложусь, обнимаю Нику со спины и укрываю нас пледом.
Она дергается испуганно, как зверек, которого поймали в капкан, но я держу так крепко, что все капканы мира отдыхают.
— Тим…
— Это и моя дочь тоже, — говорю ей на ухо, содрогаясь от накативших чувств при виде этого аккуратного ушка. От того, что она вроде как пытается высвободиться, а по итогу ерзает по мне и трется по всем стратегически важным местам. — Давай спать, кто знает, сколько нам до следующего подъема.
Она перестает отрывать мои руки, но свои не убирает, так и держится за мои ладони. Боюсь спугнуть, но все же отвожу с ее спины одуренно пахнущие волосы и утыкаюсь лицом в затылок.
Чувствую каждым нервом, как напряжение постепенно ее отпускает, она обмякает в моих руках, опускается на подушку. Медленно выдыхаю, делаю глубокий вдох и, найдя ее руки, переплетаю пальцы.
Все. Она в коконе, она вся обвита моим телом, с трудом сдерживаюсь, чтобы на закинуть на нее ногу, прижав к себе по всей длине. Потому что дальше уже рукой подать до секса. Не совсем, конечно, рукой. Но если и есть способ похерить то хрупкое и призрачное, что возникло сейчас между нами, это как раз он и есть.
В сон проваливаюсь мгновенно. Снится как обычно полный бред, и я даже рад, что просыпаюсь. Просыпаюсь оттого, что мне жарко. И не потому, что на полу тепло, хоть ковер толстый и ворсистый. А от того, что прижимающаяся ко мне во сне Ника горячая как печка.
* * *
Открываю глаза и не могу понять, где я. В комнате полумрак, горит ночник, который обычно стоит в детской, но это не Полинкина комната. Подо мной широкая кровать, а не мой узкий диванчик. И когда глаза привыкают к темноте, понимаю, что я в спальне Тимура.
Слышу сбоку сопение, осторожно поворачиваю голову, и меня накрывает волна нежности. Рядом возле меня спит Полинка, укрытая детским одеяльцем, а по другую сторону от дочки спит Тимур.
Быстро ощупываю себя — я лежу в постели, под одеялом. На мне моя ночная трикотажная пижама, сухая. Хорошо помню ощущения, будто плаваю в луже. И помню, как Тимур меня обтирал и переодевал.
Он спит на животе, с его стороны постель не разобрана. Они такие смешные с Полькой во сне, у них одинаковые выражения лица — насупленные, серьезные. Протягиваю руку и глажу дочку по пухлой щечке — она уже стала как хомячок. Смешная моя девочка…
Убираю руку, устаю. Глаза закрываются. Помню, что я легла спать возле кровати Полинки, чтобы мерить ей температуру. Потом пришел Тимур, лег возле меня, укрыл нас одеялом, и я прижалась к нему, потому что замерзла.
Мне было очень холодно, я не могла согреться. Тим что-то говорил, тормошил меня, а у меня ресницы будто склеились, не получалось открыть глаза. Он меня поднял и понес куда-то.
Дальше помню урывками. Приглушенные голоса, один строгий, женский, незнакомый. Второй встревоженный, Тимура.
— Вирусная инфекция, если не будет осложнений, температура может держаться от трех до пяти дней. Но девочка истощена, она же кормит, Тимур Демьянович, ей отдых нужен и хорошее питание, а такое впечатление, что она у вас в две смены на заводе впахивает. Ну вы же старше, должны быть ответственнее. Сами встаньте ночью к ребенку или ночную няню наймите. А жене дайте выспаться.
Не понимаю, когда Тимур успел жениться, но подумать об этом не успеваю, проваливаюсь в сон. Когда просыпаюсь, мне снова восемь лет, я в больнице, и Тимур пришел меня проведать. Теперь я не отпущу его, не дам уйти. Цепляюсь за руку, а когда он наклоняется, хватаю за шею.
— Тим… апельсины. Я хочу… И чай, с малиной… Ты приносил мне.
Меня приподнимают сильные руки, сухие губы прикладываются ко лбу, Тимур бережно обнимает и шепчет в макушку:
— Нельзя тебе, маленькая, они аллергенные, Польку может посыпать. А чай не я приносил, а Робби, он там переживает. Сейчас скажу, чтобы принесли, не хочу тебя оставлять, очень высокая температура.
В его голосе столько нежности и заботы, что меня затапливает чувство, которое я столько времени старательно прятала. Трусь об его подбородок щекой и улыбаюсь.
— Тим, я тоже… Тоже буду… заботиться…
И почему он смотрит с такой тревогой?
Потом снова провал, я выныриваю как из калейдоскопа. Рядом со мной женщина в белом халате с Полинкой на руках. Мне уже не восемь, и у меня есть дочь.
— Слава Богу, вы проснулись, Ника! — облегченно вздыхает она. — Надо покормить девочку, чтобы у вас не пропало молоко.
— Я же больна, — качаю головой, — разве можно?
— Нужно! Ваш организм борется с вирусом, вырабатывает антитела, и ваше молоко теперь для малышки самое лучшее лекарство, — она говорит негромко и спокойно, и я тоже успокаиваюсь. — Вы повернитесь на бок, я положу к вам Полинку.
Обнимаю дочку и снова куда-то падаю. Сквозь шум воды слышу голос Тимура:
— Не могу, Шерхан, не полечу я никуда. У меня жена с дочкой заболели, обе, я же на дерьмо сойду, о них думать буду, какой из меня переговорщик?
Тимур все-таки женился, пока я болела. Начинаю тихо всхлипывать, надо мной появляется встревоженное лицо.
— Ника, что случилось?
— Тим, — хочу поднять руки, но совсем нет сил, — Тим, ты женился? Когда ты успел?
Он смотрит круглыми глазами, и мне кажется, в них застыл ужас.
— Я? Когда?
— Зачем, Тим? — плачу я. — Я же так хотела выйти за тебя замуж, а ты взял и женился.
Он замолкает на миг, а потом выдыхает и утыкается лбом в мое плечо. Трясется весь, содрогается, я реву уже в голос, как тут он поднимает голову, и я вижу, что он смеется.
— Чего ты ревешь, дурочка, Полинку разбудишь! Замуж хотела? А чего же молчала?
— Ты… ну ты же… — пытаюсь объяснить, но язык заплетается, а слова путаются, — ты сказал, что… не хочешь. Что если из детдома… то нельзя.
— Все, — он ложится рядом и крепко меня обнимает, — успокойся. Не женился я, у меня ты есть, никто мне больше не нужен.
— А Кристина? — пытаюсь поднять голову, но Тимур укладывает меня обратно себе на плечо.
— Не нужна мне никакая Кристина, спи.
— Фото… я видела… — хочу объяснить, цепляясь за ускользающее сознание, — она прислала… ты с ней.
И снова темнота.
Сейчас я смотрю на спящего Тимура и понимаю, что все это время ошибалась. Он никуда не делся, тот Тимур, которого я люблю и которого знала раньше. Просто Робби прав, он привык жить в темноте, и когда уходит туда, до него не докричаться. Он должен сам захотеть выйти.
Протягиваю руку и осторожно, чтобы не разбудить, глажу густые волосы. Так странно и непривычно, что мы снова с ним лежим на его кровати, и с нами наш ребенок. Непривычно и… нормально.
— Тим, — шепчу я чуть слышно, — я тебя люблю.
Тимур сглатывает, поворачивается на бок и открывает глаза.
— Я что, уснул? — он оглядывается, но замечает мою руку и ложится обратно, не сводя с меня глаз. Он не слышал меня, и я сама не знаю, хорошо это или нет.
Ничего не говорит, просто смотрит, и я уже смелее провожу пальцами по виску, очерчиваю скулу, глажу по щеке. Он перехватывает руку, прижимается к ладони губами, а потом переворачивается на спину и кладет ее себе на грудь.
— Никогда больше так не делай, — говорит, и я по привычке внутренне сжимаюсь, но он продолжает, — не смей так болеть. Я чуть не сдох.
— Хорошо, Тим, — шепчу и хочу встать. Тим удивленно приподнимается.
— Ты куда?
— Мне нужно в душ, я пойду к себе, там мои шампунь с кондиционером и одежда.
Это правда, я столько потела, что волосы кажутся липкими. Хочется побыстрее помыться, но Тим держит за руку и не отпускает.
— Ты у себя, Ника. Твоя одежда здесь, я все попросил перенести сюда.
Смотрю недоверчиво, перевожу глаза то на дверь, то на Тимура.
