А Жен подходит ближе, пока наконец не усаживается ко мне на колени, вынуждая смотреть прямо в лицо. Я чувствую ее кожу даже через одежду, но руки держу на весу. Секунду инопланетянка смотрит на них, а затем, вспомнив, улыбается:
— Ах, конечно, трогать нельзя, — шепчет она мне в ухо, опаляя дыханием, почти касаясь грудью рубашки. — Но вдруг секьюрити против не будут? Я же совсем новенькая здесь, кто знает, ради чего вообще объявилась…
Я достаю из пачки новую сигарету, раскуриваю. Пальцы подрагивают от напряжения.
— Не хочешь сменить профессию? Тебе на удивление идет, — сообщаю. Радостно, что после затяжки голос почти нормальный, жаль, что подействовало только на него. Мне бы не помешала капелька спокойствия и в остальных местах тоже.
— Это все вдохновение, — подмигивает и берется за пуговицы моей рубашки.
— Тебе не кажется, что это превышение полномочий? — спрашиваю.
Она смеется, скользя пальцами под тканью. Какой это кайф, просто сводит с ума. Еще раз затягиваюсь.
— Можешь принести устав, вместе почитаем, — сообщает Жен, вытягивая рубашку из-под пояса брюк.
Окидываю ее взглядом, не в силах сдержаться. Лицо с хитрым прищуром глаз, длинная шея, идеальная грудь, бедра с кружевными резинками чулок… Но останавливаюсь я не на этом, а возвращаюсь взглядом к шраму, который рассекает грудину надвое. Отчего-то все время хочется к нему прикоснуться. Наверное, это ненормально, но мне с некоторых пор нравятся недостатки… Раньше они воспринимались как слабость, а теперь — наоборот. Я их постоянно ищу, и в инопланетянке тоже. Небольшая царапинка на шее… синяк на сгибе локтя. Не сдержавшись, дотрагиваюсь до него пальцем. Знакомая картина. Так иголка выскакивает из вены. Значит, в больнице она не лечила, а лечилась.
— Это ничего, — тихо говорит Жен, заметив мой интерес.
Из таких «ничего» и складываются ночные кошмары, которые терзают меня до сих пор. Внезапные происшествия не пугают. Просто не успевают. За пару секунд до того, как тебя сбивает автобус, особо не испугаешься. А вот «ничего» — те самые тревожные звоночки, которые заливают тело смольно-вязким ожиданием неизбежного.
Встряхиваю головой, отгоняя мрачные мысли.
— А ну вставай.
— Да что ж ты все рычишь-то? — недовольно бормочет инопланетянка.
— Придумала тоже: трахаться в стриптизе! Тут кто только этим не занимался!
— Так ты еще и сутенер! — восклицает притворно весело.
Закатив глаза, подхватываю ее шубу и закутываю так, чтобы ни кусочка кожи не было видно. Разве что нос оставляю — дышать-то ей нужно. Сколько бы там ей в вену ни кололи какой-то дряни, я все равно ее хочу, и лучше не рисковать.
— Сутенер или нет — не твоего ума дело, — отбриваю. — Но если ты собиралась найти себе блюстителя общечеловеческой нравственности, то точно ошиблась адресом!
— Порноактер. Ага. С паспортом. Помню. Лучше не связываться.
Не выдержав, усмехаюсь.
— Ко мне сегодня едем.
— Только на моей машине, ладно? И ты за руль. В таких туфлях я нас обоих угроблю. — Протягивает мне ключи.
— Почему на твоей? Это типа акт борьбы за права женщин?
— Это акт борьбы за рабочее место, — закатывает глаза. — Там одежда. Поеду утром сразу от тебя.
Практичная какая нашлась… Забираю у нее ключи и собираюсь к машине, но внезапно она тянет меня назад, вынуждая обернуться.
— Знаешь, По Паспорту, — говорит, глядя на вывеску стриптиза. — Тебе нужно кое-что уяснить.
— Ну? — спрашиваю, старательно скрывая заинтересованность. Уж больно забавный тон ее голоса.
— Ви — одно дело, и на ее счет у меня свои заморочки, но ты не думай, что я спускаю обиды. Увижу, что проделываешь такое, как сегодня, с кем-то, кроме меня, — яиц не досчитаешься.
— Понял, — киваю, скрывая смех, а она уже, смутившись, идет вперед.
А мне вдруг становится не смешно, потому что я не помню, когда в последний раз хотел кого-то, кроме инопланетянки с исколотыми венами.
ГЛАВА 27 — Орел. Истинные намерения
Мое дело сказать правду, а не заставлять верить в нее.
Ж. Руссо
Жен
Поразительно, как быстро привыкаешь к человеку, начинаешь чувствовать его родным, называть своим… С языка так и рвутся оговорки, на которые не обратить внимания невозможно. В разговоре с Капрановым называешь Кирилла по имени, вместо «я» вдруг выдаешь «мы»… и чувствуешь себя такой счастливой идиоткой.
Я просто тону в отношениях, тону в нем. И ничего не могу с этим поделать. Мир словно взорвался, стал ярче и прекраснее. Я будто плещусь в наркотическом дурмане, выныривая разве что для короткого вдоха благоразумия, и то дарованного другими людьми. Например, отцом. Не могу ни на чем сосредоточиться. Мысль одна: бежать домой, к нему…
И это было бы прекрасно и естественно, если бы над головой не сгущались тучи, если бы не Валерий Харитонов. Его поступок странным образом нас сблизил, заставив ненавидеть все, что против нас, защищаться от каждого хищника, готового отобрать наше счастье. В тот день, когда он зарубил исследование, Кирилл пришел домой поздно. Как мне показалось, он надеялся, что я засну, не дождавшись, а когда понял, что просчитался, схватил в объятия и долго-долго обнимал. Словно убеждая себя, что все в порядке. А потом была близость. Настоящая. Болезненная, сдирающая кожу, оголяющая все эмоции и чувства. Глаза щипало от слез. И вдруг возникло чувство, что это стоит любых средств.
Но за Кирилла все равно было больно. Освободиться от родительских оков можно только жестокостью, но на нее непросто решиться. Я не спорю, именно родным людям ты действительно должен, но в какой-то момент приходится определить меру. Ты можешь быть должен им безбедную старость, безусловную любовь в любых обстоятельствах, как можно больше минуток уюта и смеха — да всего и не упомнишь. Но только не свою жизнь, как это случилось с Кириллом.
Последствия поступка Валерия не заставили себя долго ждать. Уже на следующий день его сын организовал ужин для представителей масс-медиа и договорился о пресс-конференции. И готовился к ней основательно. Речь писал, костюм выбирал (монохромный, чтобы на любой напечатанной фотографии выглядеть достойно). Кир совершенно точно знал, что делает. Это шах в ответ на шах. Это война с отцом, и оружие выбрано грамотно. Кирилла любят и люди, и пресса. От его выступлений млеет даже мой отец, а это уже показатель… Помнится, однажды папа, читая газету, ласково окрестил Харитонова-младшего «обаятельным с*чонком». Он не рассчитывал, что это услышат, а когда по моим круглым глазам понял, что попался с поличным — очень смутился. Но потряс меня не выбор выражения, а высота оценки. Если даже отец признал этот талант, то Валерию стоит бояться грядущего.
