Возможно, потому в их с Сашкой доме до сих пор нет ни одного музыкального инструмента?
Слишком болезненно понимать, что родители в ней всегда видели…. Да все, что угодно, но только не ребенка. И Яна никогда не совершила бы их ошибок, и любила бы своего малыша всей душой. Если бы он был…
Раздался голос ведущего, усиленный микрофоном, объявляли следующего выступающего. А Яна так ничего и не придумала. Стоит ли вообще выходить на сцену? Стоит ли начинать играть, если это все ей совершенно не нужно?
В дверях показался официант с подносом в руках. Он уверенно подошел к Янине и слегка поклонившись, кивнул на белый кусочек бумаги.
— Вам записка, прошу!
Яна, уже догадываясь о том, от кого это послание, протянула руку и взяла листок с металлического разноса.
— Благодарю вас! — легкий кивок в знак благодарности.
Официант, еще раз поклонившись, тут же развернулся и ушел.
Яна открыла записку и пробежалась взглядом по ровно выведенной строчке:
" Жду. Четвёртый ряд. Второе место."
Что же, в покое ее точно никто не оставит…
***
— Неужели ты думаешь, что если ты станешь сидеть в углу, то тебя непременно заметят? Улыбайся, Янина! Вставай и иди. Это твой шанс. Держи спину, чтоб тебя!
Анастасия вцепилась костлявыми пальцами ей в бок, практически проткнув кожу до крови, и вытолкнула ее в проход между рядами расставленных стульев. Еле удержав равновесие, Яна повернулась к сцене и нацепила на себя улыбку. Уж что-что, а держать лицо перед зрителями она умела. Зазвучали робкие поощряющие аплодисменты. Воздух обжигал легкие при каждом вздохе, колени дрожали. Может, никто не заметит… Шпильки утопали в ворсе ковров, но мелкие шаги давали время успокоиться. Такие необходимые секунды перед тем, как нырнуть в омут с головой.
Господи, сколько времени она не играла! Лишь у одной из ее учениц была скрипка. Так конечно себе инструмент — бюджетный вариант, насколько могли потянуть родители девочки, чтобы та смогла окончить простую музыкальную школу.
Она опозорится, сейчас она опозорится перед всеми! Может хоть тогда ее мать отстанет от нее? Поймет, что все эти потуги просто напрасны, ей совершенно нет места среди всей этой музыкальной элиты.
Конферансье, молоденький вихрастый паренек, скорее всего гимназист, улыбнулся Янине и, чуть поправив сюртук, взял из футляра скрипку. Слегка поклонившись, протянул ей инструмент. Яна вздрогнула. Вдох выдох. Это нужно сделать, как бы ни вышло в итоге.
Руки тряслись, но она, все же справившись с волнением, взяла инструмент. Ее девочка, ее любимая скрипка. Лучшая из тех, что были у нее за все время. Эту отец подарил на семнадцатилетие, как раз незадолго до встречи с Сашкой. Она погладила гриф, одновременно любуясь искусно нарисованным узором на корпусе.
Лакированное дерево едва не выскользнуло из ослабевших рук, но Яна успела удержать инструмент. Не задумываясь, вытерла вспотевшую ладонь о платье.
— Прошу вас, пройдите на сцену, к микрофону, — конферансье обращается к Янине, но та, кивнув согласно, практически не слышит его. Она вся отдалась ощущениям.
Приятное тепло ласкало руку, словно скрипка помнила ее. Изящная и маленькая, будто сделана специально для Янины.
Свет отразился от абсолютной черноты подгрифка… Подмигивает? Яна улыбнулась. Она чувствует ее, чувствует…
Инструмент вольготно расположившись на плече девушки, прильнул к изящной шейке, словно в пьянящем поцелуе задержался на миг, а потом позволил обнять себя так, как удобно хозяйке. Игривое настроение передалось и Яне. Ей так захотелось сыграть кавер версию новой современной песни. Ведь все равно это лишь на раз, почему бы ни дать волю своим расхулиганившимся желаниям?
Эту мелодию Яна услышала как-то на радио. Слова и аранжировка были опошлены электроникой, но сама тема душу взволновала, и Яна часто напевала этот мотив про себя, представляя, как перебирает клавиши фортепиано, или зажимает струны…
Четыре аккорда в унисон под звуки рояля. Удивительно, ее малышка совершенно идеально настроена, будто и не было у них этой горькой разлуки.
Тишина. Яна закрывает глаза. Гаснет верхний свет. Смычок вжимается, вырывая со стоном первые звуки — протяжные, переворачивающие душу. Снова несколько аккордов от пианиста — ее решили поддержать. Музыка полилась, заискрилась, набирая обороты, наполняя дыхание жаром, обволакивала покалеченную душу. Она вливалась бальзамом в каждую ранку на сердце, принимая в себя всю боль, а затем выпуская эту боль наружу, безжалостно разрывая оковы, которые так измучили…
Слезы душили, но в какой-то миг Яна перестала сдерживать себя. Солёная влага устремилась по ее щекам. Макияж? Да к черту всё…
Словно крылья бабочки порхали звуки скрипки, а Яна ощущала себя маленькой девочкой, идущей по радуге… Как хорошо. Здесь и сейчас. Какое счастье…
Мертвая тишина потрясла. Затем раздался скрип поочередно отодвигающихся стульев, Яна сделала выдох и решилась — открыла глаза. Свет вспыхнувших ламп ослепил, и тут же, следом, оглушил гром бурных оваций. Гости, ошеломленные выступлением, не жалея ладоней, аплодировали стоя.
Разрыдавшись, Яна зажала рот рукой. Ее колотило, потрясенную своими ощущениями. Сейчас все случившееся стало ударом — вдруг, по оголенным нервам…
Конферансье встал рядом и обнял девушку за плечо в поддерживающем дружеском жесте.
А Яна, отыскав в толпе глаза матери, склонила голову в знак благодарности за этот миг откровения, и постаралась не обращать внимание на ее довольную и такую высокомерную ухмылку.
24
Яна, сбежав в дамскую комнату, пыталась успокоиться и привести себя в порядок. Дрожащими руками она вытирала салфеткой потекшую тушь. Глаза горели: от восторга, волнения, от радости единения с ее любимой скрипкой. Как же она прекрасна! Яна, с благодарностью улыбнулась, любовно посмотрев через зеркало на лежащий на небольшом стеклянном столике инструмент. Она даже и не думала, что настолько по ней скучала.
Дверь открылась бесшумно, но, услышав шаги, Яна напряглась. Конечно, как и любой ребенок, она сразу узнала по ним свою мать. Только вопреки, где-то внутри, под самым солнечным сплетением, разрастался жгучий ком нехорошего предчувствия.
Яна попыталась улыбнуться, отбросив все дурные мысли. В самом деле, она уже давно не маленькая девочка.
— Надеюсь, у тебя хватило смелости признаться самой себе, что ты не можешь без музыки, Янина…
Яна смотрела на мать через зеркало. Ласковая улыбка, надменный взгляд, идеальная осанка.
— Я не понимаю тебя.
— Это я тебя, дорогая моя, не понимаю. Неужели ты глупа, как пробка, если даже себе не хочешь признаться, насколько тебе дорога музыкальная карьера! Или ты хочешь сказать, что совсем не скучала по своей малышке? — сухая рука с выбеленной кожей и голубоватыми выпирающими венами, но с идеальным маникюром на длинных узловатых пальцах, легла на футляр со скрипкой. — Янина, скажи мне, чем ты занимаешься? Что для тебя важно? Думаешь, сбежала, вышла замуж и все? В этом весь смысл жизни? Противостоять нам с папой? А счастье-то твое где, девочка? Стремление, развитие? Радость… В чем твоя радость? Научилась строгать салаты? Мыть посуду и стирать носки?
Яна развернулась к матери слишком резко. Та, увидев негодование на лице дочери, снова ухмыльнулась.
— Я права, знаю. Можешь ничего не говорить. Ты запуталась. Я помогу. Ты выросла, Янина. Найди в себе силы, признай мою правоту. Ты не сможешь и дальше сидеть взаперти. Твой этот мужик из деревни, он ничуть не задумался о том, насколько тебе тяжело без творчества. Ему важно быть героем в твоих глазах…
— Мама, прекрати.
— Ах, да. Муж — это святое. Если он так печется о тебе, что ж не приехал? Ведь ради любимой можно и потерпеть, послушать вот это пиликанье…. Не последних в стране музыкантов. Не оскорбили бы его тонкий слух, постарались бы… Посмотри на себя, Янина. Ты легко можешь охомутать тут любого мужчину. Что ты в нем, примитиве, нашла, а?
