— Боря, не начинай. И при чем тут Макс? Мне кажется, или ты все же выдаешь желаемое за действительное?
— Хорошо. Как скажешь, — посмотрев мне в глаза, Рокотов, сжал мои пальцы и выдохнул. — Я не тороплю тебя. Просто прошу, не затягивай. Твоя мама уже звонила, спрашивала когда мы пойдем на прием…
— Что!? Что!? — выдернув ладонь, я подскочила на ноги. — Ты что, ей рассказал?
— А что в этом такого, Лиз? — удивился Боря.
— Что в этом такого!? Да так, ничего! Ты с ума сошел обсуждать такое с моей матерью у меня за спиной и не спросив разрешения!? Ничего, что только я могу ей рассказывать, если захочу, и уж точно не ты?
- Лиз… прости.
— Господи, Боря, какой же ты идиот, — схватившись за голову, я выдохнула несколько раз и, посмотрев на молчащего мужчину, спросила. — И что именно ты ей рассказал?
— Только то, что мы съездили в центр и записались на анализы. Она, конечно, удивилась тому, что ты ей ничего не сказала, но очень обрадовалась.
— Естественно. А как могло быть иначе, — нервно рассмеявшись, я опустилась обратно на диван. — Вот где нужно промолчать… ох, — взмахнув ладонью, даже не знаю злиться или это бесполезная трата времени. Один черт растрепал. — Иди лучше ужинай.
— Посидишь со мной?
— Не хочу. И у меня сериал.
Ночь. Я лежу в кровати, смотрю в потолок и никак не могу уснуть. Перед глазами стоят весы, на чаши которых выложены маленькие кубики — справа плюсы Рокотова, слева его минусы, — и стрелка замерла посередине. Ни четкого да, ни уверенного нет. Никакой конкретики. Как бы странно это не прозвучало, но все же в словах Бори есть доля истины. Где я и где Макс? Если откинуть эмоции и посмотреть на все со стороны трезвым взглядом, то получается далеко не радужная картинка: секс по пьяни, чтобы побесить Рокотова, потом, опять же на эмоциях и под алкоголем, позвонила, дальше пожалела и поехала к нему домой. Да тот же обед — не более чем проверка. Ведь звонила, чтобы проверить и все так же позлить, что кто-то другой сорвётся и примчится, бросив все. Господи, наломала дров там, где можно было немного перетерпеть… Ещё и эта слежка в копилку. Не в силах ждать до утра, встаю и с телефоном иду на кухню, где прикрываю дверь и звоню Максиму. Три гудка, до чёртиков уставший голос, от которого болезненно сводит в груди, но я душу в себе эмоции и все же спрашиваю:
— Ты приезжал к клинике и следил за мной?
— Да. Хотел тебя увидеть, Еля.
— Не важно, — молчу, слушаю ответное молчание в трубке, и не могу нажать кнопку отбоя.
— У тебя что-то случилось, — Макс первым нарушает тишину. — Хочешь, я приеду?
— Нет, — смаргиваю слезы, мотая головой и прижимая ладонь к дрожащим губам.
— Еля?
— Боря сделал мне предложение. Прощай.
Сбрасываю звонок и сползаю по стене на пол, задыхаясь от рвущихся из горла всхлипов. Они кромсают мое сердце и душу, рвут их на клочки, прорываясь сквозь прижатые ладони. Больно… Почему так безумно больно?
13
Клей
В голове гудит, словно в нее со всей дури прилетело кувалдой, а короткие гудки продолжают бить по мозгам, превращая их остатки в кашу.
— Еля! Еля, нет! — я ору в телефон, судорожно давлю на ее имя в списке вызовов и с психу отправляю мобильный в стену, вспомнив про блокировку. — Блядь!
Он врезается в нее, с хрустом разлетаясь на запчасти, только перед глазами все плотнее клубится пелена, за которой ни черта не видно. Одни расплывающиеся контуры, в миг потерявшие четкость и цвет, а я шарахаюсь среди них загнанным зверем, не знающим что делать, но чувствуя, что если ничего не сделаю, то случится непоправимая жопа. На ощупь нахожу штаны с толстовкой, в коридоре сворачиваю вешалку, срывая с нее плащ и одновременно с этим натягивая кроссовки. Пальцы не могут завязать шнурки — запихиваю их внутрь, — и лечу вниз к машине. Матерюсь в голос на решивший именно сейчас повыебываться стартер. Двигатель не схватывает ни после удара по рулю, ни после угроз продать. Не схватывает, когда я ору на весь двор, что сожгу завод, производящий этот кусок говна, и только на еле слышное и обречённое "пожалуйста" кашляет выхлопом и все же заводится, норовя заглохнуть на любую попытку тронуться на холодную. Скрипя зубами жду пока стрелка температуры отлипнет и изматывающе медленно поползет вверх, а потом срываю машину в сторону Можайки. Два светофора тупо на красный, один по встречке, огибая медленно ползущую "Газель" с полуразложившейся некрухой непонятного происхождения на лямке. Я несусь по городу к той, кто меня ждёт. А она ждёт, она не хочет замуж, она плакала, произнося: "Прощай". "Патриот" пробивает слежавшуюся корку и таранит бампером сугроб, колесами пропахивает снег на газоне — объезжать его слишком долго, ждать лифт слишком долго, дверь открывается слишком долго…
— Еля! — я врываюсь в темноту коридора и едва не теряю сознание от мощного удара в челюсть.
Перед глазами темнеет и плывет разноцветным калейдоскопом, только привкус металла во рту щелкает по нервам раскаленной плетью и рывком возвращает меня обратно. Рыча обезумевшим зверем и игнорируя новые удары, бросаюсь вперёд, бью сам, сатанея от того, что кулаки все же находят цель и попадают по ней чаще.
— Убью, сука! Это моя Еля! Моя!
Я не чувствую боли, не чувствую страха, но испуганный вскрик из глубины квартиры, как разряд тока. Он парализует, заставляет опустить руки и сжатые кулаки.
— Максим!
— Еля!
Имя едва срывается с моих губ, и, словно в наказание за то, что просто посмел его произнести, голова взрывается, унося меня в гудящую темноту.
— Глупый мальчишка… Какой же ты глупый мальчишка…
Голос. Самый лучший голос во всей вселенной. Он звучит все громче, набирает силу и пробивается через звон и гудение, от которых нигде не спрятаться. Я чувствую как дрожат ее пальцы, чувствую обжигающие слезы, падающие мне на лицо и разбитые губы, чувствую каждое ее прикосновение, и плыву к ним, но меня утягивает на дно после любой попытки пошевелиться или хотя бы что-то сказать.
— Ш-ш-ш… Безголовый…
— Еля…
— Молчи, глупый.
— Еля… Я тебя не отдам… никому… не плачь, Еля…
Только она плачет сильнее, дует, когда я морщусь на щиплющее прикосновение чего-то обжигающе-холодного, и все повторяет свое баюкающее:
— Ш-ш-ш… Потерпи немного… ш-ш-ш…
— Еля, не надо… Не соглашайся, Еля… пожалуйста…
— Поспи.
— Нет.
Голову туманит, я цепляюсь за ускользающие проблески сознания, пытаюсь выплыть, но гудение все же утягивает меня в свои глубины, глушит, застилает собой все звуки.
Щелк. Все тело — сгусток ноющей боли, а в голове его эпицентр. Она трещит и раскалывается, пока я поворачиваю ее, чтобы узнать, что так приятно щекочет мне шею. Еля. Губы касаются ее волос. Щелк.
Новая секунда реальности, за которую успеваю нащупать ее ладонь, лежащую у меня на груди. Щелк.
В ноздри пробирается аромат кофе. Такой манящий и безумно будоражащий, что я кое-как разлепляю глаза и умудряюсь подняться, балансируя на тонкой грани между этим запахом и новым полетом в бессознанку. Ели нет в комнате, она там, на кухне, где варится кофе. Делаю шаг, второй, качаясь из стороны в сторону и опираясь ладонями о стену. Голову ведёт и кружит, но я упорно переставляю ноги, продвигаясь в сторону кухни со скоростью амёбы. Да я и сам сейчас амеба.
— Ты куда встал!? Быстро пошли в постель!
Морщусь от слишком громкого голоса и того, что через мгновение снова оказываюсь в кровати.
— Еля…
— Лежи. Попробуешь ещё раз встать, оторву ноги!
— На руках доползу. К тебе доползу.
