Именно так.
Умираю.
Хочу.
Любви.
Наверное, пора поворачивать домой.
А зачем? Чтобы снова там плакать?
Что я здесь делаю?
— Что ты здесь делаешь? Это ведь ты! Я тебя узнал!
Резкий русский окрик на Дель Гадо Драйв заставил меня вздрогнуть и изумлённо обернуться.
Глава 2. Музей под открытым небом. Или зоопарк?
На улице у ворот одного из домов стоял мальчуган лет десяти и показывал на меня пальцем. Его рука так и не опускалась, оставаясь в обличающем жесте; брови сведены, на лице — весьма злобное выражение. И город… исчез. Внезапно исчезло всё: наука, амбициозные планы, университет, семинары, коллеги, Америка, Россия. Я, пошатнувшись, замерла: меня испугало лицо ребёнка. В нём не было ни намёка на детскую живость и любопытство; зато была спокойная сосредоточенность. В начале сентября в Лос-Анджелесе солнечно и жарко; но даже лёгкий оттенок загара не успел отпечататься на коже паренька. Светлая кожа и светло-русые, очень коротко постриженные волосы интересно подчеркивали необычного цвета глаза под светлыми бровями. «У пацана брови, как знак "корень" в математических упражнениях восьмого класса», — почему-то подумалось мне. По крайней мере, я привыкла знак корня рисовать именно так, как выглядела левая бровь мальчика.
Почему я об этом вспомнила? Разве корни проходят в восьмом классе? Но какие же пронзительные глаза под этими знаками корня! Суровые, как те математические упражнения, которые крылись под корнями в моих школьных тетрадках. Серый спортивный костюм; под расстёгнутой курткой — серая футболка. К такой одежде и — особенно — внешности полагаются серые глаза. Но нет: глаза были светло-коричневые. Очень светлые, — и всё-таки это был карий. Я всегда увлекалась рассматриванием цвета глаз и у детей, и у взрослых, видела немало интересных цветов — но прежде не встречала такой прозрачный, золотистый, с едва заметной искринкой красноты оттенок.
Наверное, дело не только в несоответствии цвета типу внешности, осознала вдруг я. А ещё и в необычной форме глаз: казалось, это два крупных аккуратных ромбика, в которые вписаны ровные кружки — радужки. Рождаются же такие дети. Высокий лоб, чудесный овал лица — с благородно прижатыми к голове ушами. Наверное, все девчонки в школе пропали. «Будет ещё один никчёмный ловелас. Миру как раз только этого и не хватало», — с досадой подумалось мне.
Сообразив, что мальчишка ждет какой-то реакции с невозмутимым выражением лица, я, отчего-то смущаясь, словно сама была его одноклассницей, пролепетала:
— Лучше зайди за калитку. Вечереет… Не надо на улице. Маму ждёшь?
Окончательно растерявшись и силясь освободиться от этого внимательного взгляда ноликов, вписанных в ромбики, я развернулась и отошла в сторону.
— А зачем нужна мама? Можно обойтись и без неё, — толкнул меня в спину уверенный, спокойный ответ. — Больше не появляйся здесь. Я всё про тебя знаю. Понятно? Покажешься ещё хоть раз — убью тебя, и мне ничего не будет.
Мне стало не по себе. Я обернулась. Мальчуган стоял не шелохнувшись и смотрел всё так же изучающе. Мне почудилось, что я перенеслась в некое параллельное измерение. Которое лишь декорациями соприкасается с обычным миром.
— Это ты! Я тебя узнал, — повторил пацан; его рука с выставленным пальцем, указующим на меня, метнулась в сторону:
— Вали прочь. Слышишь? Вали!
Я не заставила просить себя дважды — и в самом деле поспешно свалила с Дель Гадо Драйв на Сепульведу. Посмотрю следующий микрорайон — может быть, там люди поприветливее, и детишки наших эмигрантов меня ни с кем не перепутают.
Роял Вудс был таким же тихим и безлюдным, наполненным голосами засыпающих птиц, как и Роял Оукс; но здесь, в отличие от Дель Гадо Драйв, дорога поднималась вверх по холму. Возле одного особенно понравившегося мне дома я увидела табличку: "Продаётся за 2,5 млн долларов". Решила ради интереса подняться по ступенькам и попросить агента показать мне этот дорогущий чудо-дом — но, конечно, в седьмом часу вечера никакого риэлтора на месте я уже не застала.
Никто в здравом уме не купит дом за два с половиной миллиона. Ладно бы в Бёрбанке или Санта-Монике — но в Шерман Оукс… Чем хозяева думают? На мой взгляд, надо снижать до полутора. Хотя много ли я в этом соображаю…
Я уже развернулась было — как вдруг заметила, что калитка открыта. Прямо так — гостеприимно распахнута, будто ненавязчиво приглашая заглянуть. И я, соблазнившись этим приглашением, тихо, словно нарушительница, проскользнула за ворота, ведущие во внутренний двор.
Изнутри дом оказался ещё милее, чем снаружи. Большой бассейн — правда, несколько запущенный — украшал просторный двор с карликовыми пальмами; с террасы открывался вид на горный хребет, с верхней части участка — на поросшие тропической зеленью холмы. В патио были заботливо выставлены кресла и столик. Живут же люди, — завистливо вздохнула я.
Домов, выставленных на продажу, мне до сих пор не приходилось видеть в США; возможно, здесь так принято, — оставлять дом доступным для просмотра потенциальными покупателями. Ну что же, вот я и осмотрю… притворюсь потенциальным покупателем. Хотя у меня не то что двух миллионов долларов — у меня и двух миллионов рублей-то в собственности не наскребётся.
Я зашла в дом, тоже ожидаемо оказавшийся открытым; было очевидно, что ремонт совсем свежий, но несмотря на недавнюю реновацию дом уже был обставлен мебелью — странно: неужели здесь дома прямо с мебелью продают? Я прошлась по комнатам, представляя себя хозяйкой этого великолепия. Что я должна была бы думать, что — чувствовать, обладая подобной роскошью?
Увлечённая своими приключениями и опьянённая собственной храбростью — всё же, вполне вероятно, я вторглась в чужую частную собственность, — я не заметила, как быстро закатилось солнце. Выглянув в окно, я ужаснулась: там уже царила кромешная тьма. Я торопливо завела в маршрутизатор свои данные — и поняла, что семьсот шестьдесят первый перешёл на нестабильное ночное расписание "раз в два часа". Ну и как мне теперь выбираться отсюда? Денег на такси — которое стоит тут грабительски — мне, русской нищебродке, оккупировавшей американский дом за два с половиной миллиона долларов, было жалко.
Решение пришло само собой: лягу — да здесь и заночую. Когда я вбила адрес в интернете, мне удалось найти график показа дома на риэлторском сайте: с десяти часов утра по будням. Поставлю себе будильник на семь, уничтожу все улики, — никто и не узнает, что я тут позорно шарилась.
Я легла на кровать и только начала засыпать, — как скрипнула дверь; я подскочила, не понимая, как такое возможно, — я же заперлась изнутри. Что за агент заявляется в дом поздним вечером?
— Боже… извините, пожалуйста… — забормотала я по-английски, увидев на пороге спальни здоровенного мужика, который остановился как вкопанный с ключами в руках, увидев меня. — Я сейчас уйду.
— Зачем же, — вдруг усмехнулся мужчина по-русски. Эх, худо моё дело… акцент меня всё ещё выдаёт, — некстати подумалось мне.
— Лучше разыграем сценку из сказки "Маша и медведь", как считаете? Итак: кто бродил по моему дому? Кто лежал в моей постели?
— Почему в вашей? Дом ведь продаётся, — растерянно возразила я.
— Верно, продаётся. Потому что я его продаю. И пока он не продан — это моя собственность.
Значит, хозяин… Даже будучи насмерть перепуганной, я всё-таки удивилась тому, зачем ему приходить на ночь глядя в выставленный на продажу дом.
— Вы же живёте в другом месте, — рискнула предположить я.
— Ну да.
— Тогда что вы здесь делаете?
— Что я, владелец этой недвижимости, здесь делаю? — незнакомец, казалось, был до крайности удивлён моей наглостью. — Открыл дом и отошёл на минутку, не заперев. А не вы ли должны оправдываться, что здесь делаете вы?
— Всё было нараспашку, — я пожала плечами. — Меня заинтересовала цена, решила глянуть хоть одним глазком на такое диво, гуляя по району. Что же за цену вы установили? Она точно адекватна? Ведь за два с половиной миллиона этот дом никто не купит!
