но моя воля была сильна, и я отчаянно замотала головой:
— Нет-нет-нет, это всё очарование французского языка! Мне так нравится на нём говорить!
— Особенно с ним… — хмыкнула Даха.
— Нас мальчики ждут! — выпалила я и побежала по лестнице наверх, борясь с желанием рассказать, собственным стыдом, виной и пьяной эйфорией от одного только осознания, что через час я его снова увижу.
Интересно, а можно ли насмотреться впрок? Законсервировать чувство, как огурчики на зиму?
* * *
Паша огорошил с порога:
— В Сен-Тропе не едем.
— Как?! — Я чуть сумки не выронила.
— Почему это? — втиснулась вслед за мной в квартиру Даха и сгрузила всё своему гиганту. — Уже ведь договорились с ребятами, на пикник еды накупили…
— Ты сам сказал, что «планы — это святое», — пролепетала я.
Паша пожал плечами.
— Если есть рациональность в том, чтобы их пересмотреть, я это делаю.
«Он всё-таки немножко меня любит», — подумала я, но почему-то не испытала радости, как будто мне ёлку принесли для украшения второго января: и хвоя та же, а не к месту…
Паша договорил на ходу, углубляясь в нашу комнату:
— Наконец, мой неуловимый шеф нарисовался. Так что теперь мне надо встретиться с ним в противоположном направлении. Вы с Маню не подбросите меня до Монте-Карло?
У Дахи в буквальном смысле отвисла челюсть.
— Подбросить? В Монте-Карло?
— Ну да. — Паша выглянул с несколькими рубашками в руках, словно не мог выбрать, какую надеть. — Вам-то какая разница? И в Сен-Тропе яхты, и в Монако яхты. Ехать одинаково. Море везде море — куда ни плюнь, Средиземное. Вы Соню займёте, пока я с шефом пообщаюсь, а потом уже сообразим что-нибудь.
— Qu'est-ce que c'est? [12]— спросил с ничего не понимающей улыбкой Маню.
И вдруг меня взорвало:
— А саму Соню спросить ты не хочешь?!
— А что ты, Сончик, можешь иметь против? — удивился Паша. — Рассматривается новая позиция. Шеф написал в ВотсАпе, что можно пообщаться. Причём намекнул, что собирается на яхте рыбачить. Так, между делом удастся и важные дела обсудить, и навести нужные мосты. Меня, честно говоря, раздражает, что нужно такие понятные вещи объяснять!
— Порыбачить, значит? — воскликнула я, физически ощущая, как пиксели привычного мира рассыпаются в песок прямо к шлёпанцам. — И сколько времени это займёт?
— Час-два… Да какая разница?!
— А где ты мне предлагаешь подождать? — поджав губы, спросила я. — На берегу выглядывать, пока вы вернётесь?
— Вот кстати… хороший вопрос, — тихо добавила Даха.
Паша помрачнел, скрестил руки на груди. Вид у него сделался такой, как на собраниях, когда он распекает подчинённых, но мне почему-то сейчас было не страшно. Мне вдруг захотелось сделать всё назло и обязательно увидеть Сен-Тропе, даже если его именно сегодня завоюют инопланетяне! Я одёрнула шорты, словно это была юбка, и заявила:
— Я в Монте-Карло не поеду.
— Соня! — рыкнул Красиков. — Ты забываешься!
Даха тоже сложила на груди руки и встала ко мне плечом к плечу.
— Маню тебя не сможет отвезти. Уж извини, у нас другие планы. И бутерброды ребятам мы обещали сделать.
— Вам что, эти первые встречные итальяшки важнее меня? — возмутился Паша.
— Нет, Паша, — выдохнула я, чувствуя, что вот-вот расплачусь от напряжения и от того странного чувства обиды, какое бывало, когда мама выключала телевизор на самом интересном месте и говорила, что пора спать. Но мне двадцать три, а не пятнадцать, и я продолжила: — Я просто не хочу в Монако. И я поеду с моими друзьями туда, куда они запланировали.
Я развернулась и пошла в кухню. Паша выкрикнул мне вслед:
— И это после всего, что я для тебя сделал?!
Я села и подпёрла подбородок ладонями.
— Красиков, ты б хоть иногда думал не только о себе, а? — вздохнула Даха.
Он огрызнулся, а Даха вдруг резко ответила:
— Знаешь, на ТЖВ [13] до Монте-Карло ты успеешь только, если поспешишь прямо сейчас.
Я замерла — вся сплошной парадокс: полная ожиданием, что Паша вдруг одумается и поймёт, что невеста и секретарь — не одно и то же, что я не адъютант, не девушка из сопровождения, не вещь, в конце концов; и одновременно желающая где-то в глубине души, тайно даже для самой себя, чтобы он уехал. Хотелось, чтобы он подошёл ко мне, обнял за плечи и извинился за то, что принимает меня, как должное. И так же сильно хотелось, чтобы прямо сейчас Красиков надел рубашку, туфли, хлопнул дверью и… Он так и сделал.
Обида просочилась одной слезинкой наружу. Даха подошла и села рядом, взяла за руку:
— Не расстраивайся, малыш!
Я вытерла уголок глаза и улыбнулась:
— А я и не расстраиваюсь. Вот вообще! «Именно сегодня не беспокойся», да? Ужасно хочу в Сен-Тропе. Давай сэндвичи делать!
Глава 13
Я шла по аллее вслед за Дахой и Маню и впервые за много-много лет, а, может, даже и за всю жизнь не ощущала над собой никакого давления. И, странное дело, шагалось при этом так легко, словно бёдра были не моими, а какими-то новенькими, только что приделанными и вовсе без лишних килограмм. Именно в бёдрах чувствовалась невероятная раскованность. Забавно!
Я смотрела на пальмы сквозь тёмные очки без надобности сдерживаться, специально улыбаться или вести себя прилично, как облегчённая версия Софьи Николаевны Трофимовой.
Не случайно, мне кажется, всех неугодных посылают в «попу», — уж простите за мой французский… — просто где-то именно в этом месте, по-моему, живёт свобода. Не вольнодумство или высшие правила цивилизованной личности из серии «равенство» и «братство», а то самое чувство, когда вдруг ощущаешь самое себя, нечто своё, естественное, природное и даже немножко дикое! Ведь недаром говорится в просторечии «попой чую», «приключения на пятую точку» и так далее. А люди интеллигентные, выспренные, аристократичные говорить о собственном физиологическом основании считают ниже достоинства и, конечно же, это вне рамок приличий. Думают они исключительно головой. Возможно
