Гоню так, что страшно смотреть на спидометр. Я готов разнести по кирпичику блядюшник, в который поперлась неугомонная детка. Глаза заволакивает алой пеленой ярости от одной только мысли, что ее кто-то тронет.
И когда она уже сидит в моей машине — несчастная, зареванная, босая, в отвратительно пошлом платье — меня буквально разрывает от невыносимого облегчения и одновременно от горячего сочувствия. Я не должен жалеть эту дурочку, которая повелась на сладкие сказки. Сама ведь поперлась туда — никто не тянул насильно.
Но я жалею. Хочу, чтобы ее перестало колотить от ужаса и чтобы она снова стала уверенной в себе, стойкой и упрямой девочкой. И вот сейчас нет совершенно никаких мыслей о сексе, хочется просто успокоить детку.
Я смотрю на дорогу и думаю, что мне полезно увидеть ее вот такой — совершенно не секси. И что, кажется, моя невыносимая тяга к ней наконец утихает.
Но когда беру ее на руки, чтобы донести до частной клиники, вдыхаю ее запах и понимаю: нихера. Она на меня действует даже в таком состоянии. Очень странное желание, когда одновременно хочется и выебать до жарких стонов, и утешающе обнять, сцеловать слезы с мокрых щек и ресниц.
И даже мысли нет о том, чтобы отвезти детку домой к ее родителям. Нет. Попалась, малыш. Теперь моя.
Устраиваю ее в отеле, заказываю еды и с удовольствием смотрю, как она ест. Я еще утром заметил, что мне нравится за ней наблюдать во время еды. Детка ест аккуратно, пользуясь ножом и вилкой с виртуозностью аристократки, но выглядит это офигеть как чувственно. Она так искренне наслаждается каждым кусочком вкусной еды, так заманчиво слизывает капли соуса с губ, что меня вштыривает с этого покруче, чем с порнухи.
А потом, когда она сытая, успокоившаяся и расслабленная, я снова на нее давлю, предлагая сделку. У меня хорошее психологическое чутье на нужный момент, отец называет это деловой интуицией.
И детка говорит мне «да».
Наконец-то! Наконец-то, блядь.
Я бы трахнул ее прямо сейчас, завалив на огромную кровать посреди номера, но понимаю: с ней так нельзя. Я ведь ей тоже нравлюсь, иначе она бы не залипала на мне своими голубыми глазищами, иначе бы не плавилась податливо под моими руками, когда я ее целовал.
И тут появляются заказанные мною шмотки. Я убеждаю детку дать мне посмотреть на процесс примерки и не прогадываю. Потому что переношусь экспрессом в рай!
Детка красивая. Детка безумно красивая — у нее такая ладная, словно под меня вылепленная фигура, что я готов ее сожрать. Длинные стройные ноги, плоский аккуратный животик и охрененная грудь, которую почти не скрывает эта тряпочка. Соски выделяются под тонкой тканью, и я снова думаю о том, какого они цвета. Я бы ставил на розовый. Такой же нежный цвет, как и ее губы, которые детка уже искусала от смущения.
В какой-то момент она вдруг расслабляется и словно забывает про меня, увлекаясь одеждой: завороженно рассматривает каждую тряпку так, будто это самое прекрасное, что она видела в жизни. Гладит ткань, точно котенка, восхищенно любуется каждой вещью, примеряет, а потом с по-детски приоткрытым ртом смотрит на свое отражение, а ее глаза сияют.
Кажется, я начинаю понимать мужиков, которые покупают своим бабам кучу всякой дорогой херни просто для того, чтобы их порадовать.
А когда детка меня целует — сама целует! — я еле держусь, потому что меня раздирает на части диким первобытным желанием. И нужна охеренная выдержка, чтобы отпустить ее, чтобы оставить тут вот такой — нетронутой.
Но мысли о том, чтобы остаться с ней, нет. Во-первых, тогда я точно ее трахну, а во-вторых, спать я и правда предпочитаю дома. Это моя крепость, моя территория — то место, где все устроено под меня, и куда я совершенно точно не планирую пускать посторонних. Даже если у них такая красивая жопка, как у детки.
Еле выдерживаю ночь, подскакиваю раньше звонка будильника и несусь к отелю. Заезжаю на парковку и пишу детке только одно слово: «выходи».
А сам чувствую, как внутри все распирает от сладкого предвкушения. Все, добегалась. Теперь она будет со мной столько, сколько мне нужно, и я наконец смогу ей насытиться. Буду брать ее до тех пор, пока не избавлюсь от этой ядовитой зависимости, которая выносит мне мозг.
Детка мне ничего не отвечает.
Жду пять минут, десять, потом иду в отель. Поднимаюсь на лифте, открываю номер своей картой и вижу, что детка все еще лежит в кровати. Блин, ну хоть не сбежала — уже хорошо. А то от нее всего можно ожидать.
— Детка? А телефон тебе для красоты или как?
— Он разряжен, — глухо говорит она куда-то в подушку. Голос хриплый и странно-равнодушный.
Я напрягаюсь, быстро подхожу к кровати и как только детка поворачивает ко мне лицо, сразу понимаю: все, бля. Приплыли. Ее бледная кожа горит нездоровым румянцем, а глаза слезятся и блестят так, как это бывает только у человека с серьезной температурой. Кладу руку ей на лоб и матерюсь. Детка горячая, и совсем не в том смысле, в котором я думал про сегодняшний день.
— Добегалась босиком по борделям? — злюсь я.
— Да, — вяло говорит она. И эта безэмоциональность меня почему-то пугает:
— Оль, ты как? Что болит? — растерянно спрашиваю у нее.
— Горло, — хрипло говорит она. — Глотать больно.
— А ноги не болят? — вспоминаю ее вчерашние боевые ранения.
— Ноги нет. Голова сильно болит, и еще холодно очень. — Детка плотнее укутывается в одеяло, словно гусеничка.
Это плохо. Она и так горячая как печка, а если знобит, то значит, температура еще будет подниматься.
— Я врача вызову, — говорю я утвердительно, но она мотает головой и морщится. Наверное, больно от резких движений.
— Я не хочу врача. Тимур…ты можешь отвезти меня домой? Я домой очень хочу.
Я молчу.
— Пожалуйста…Можно?
— Можно, — грубовато буркаю в ответ. — Одеться сама сможешь?
— Да.
Детка, похожая на сомнамбулу, вяло натягивает на себя штаны и кофту. Обувается, берет блестящую сумочку, с которой она вчера была, непослушными пальцами достает оттуда ключи, телефон, сует это все в карманы и смотрит на меня своими блестящими от температуры глазами.
— Я готова.
— Одежду забыла, — я киваю на пакеты, стоящие по углам номера.
— Не надо, — вяло говорит она. — Я не хочу. Ничего не хочу. Это тоже потом отдам, — и кивает на вещи, которые на ней.
— Херни не неси, — злюсь я, но потом смотрю, как она прикрывает глаза, будто ей больно смотреть на свет, и тоскливо матерюсь.
Ладно. Потом разберемся.
Сейчас надо доставить это температурящее существо по адресу. Надеюсь, там есть кому о ней позаботиться и детка быстро придет в норму. Потому что у меня на нее планы размером с Эйфелеву башню.
Пока едем, детка засыпает в машине, но как только торможу возле дома, сразу приоткрывает глаза, хоть и с трудом.
— Спасибо, я пойду.
— Да куда ты, блядь, пойдешь, — мрачно говорю я, глядя на ее измученное, пылающее от жара лицо. — Давай я хоть до квартиры тебя доведу.
Она молча кивает, даже не попытавшись возразить.
В этом доме даже лифта нет, и на пятый этаж надо подниматься пешком. Пытаюсь взять ее на руки, но она неожиданно противится — и приходится просто идти рядом, следя, чтобы не свалилась.
Когда оказываемся перед дверью, детка вдруг поворачивается ко мне и тихо говорит:
— Тимур, а теперь и правда иди. Спасибо, что довез.
— Дома хоть есть кто-то? — грубовато спрашиваю я. Меня почему-то злит, что она не хочет, чтобы я заходил к ней в квартиру.
— Брат. Родители уже на работе скорее всего, они рано уезжают.
— Ладно.
— Я позвоню тебе, когда мне станет лучше.
— Нет, это я позвоню тебе вечером, и только попробуй не взять трубку. Телефон, кстати, поставь на зарядку.
— Хорошо, — кивает детка и стоит. Не открывает дверь, ждет, пока я уйду.
Я молча разворачиваюсь и ухожу. А пока спускаюсь по грязным обшарпанным ступенькам, думаю, какого хрена я с ней так вожусь. Уже ведь согласилась, уже ведь до всего договорились, так почему я веду себя так, как будто меня интересует что-то еще, помимо ее тела?
