мучительно медленно, как ириска, вытаскивая пломбы со старых ран и оголяя нервы.
Мимо нас изредка проносятся люди в белом. Одни с сочувствием заглядывают в душу, другие равнодушно проходят стороной. Там, где для нас маячит конец света, для них — привычные будни.
Маруся всё чаще начинает хныкать. Ей скучно и давно пора обедать, но мне не хватает силы духа, чтобы уйти. Я сажу малышку на колени и умоляю ещё немного подождать, словно чувствую, что осталось недолго…
— Господи, Нана! — взрывается мать, стоит Марусе снова заплакать. — Какого чёрта ты притащила с собой ребёнка?
— Мне не с кем было её оставить, — качаю кроху на коленях, но всё без толку: детские слёзы не утихают.
— Она голодная, — чуть мягче добавляет мама, а потом в привычной манере укоряет меня в глупости. — И ты, разумеется, ничего с собой не взяла? Не мать, а горе луковое!
— Прости, как-то не подумала! — срываюсь в ответ. Неужели она не понимает, что творилось в моей голове после её звонка?
— Через дорогу кулинария, — мама взглядом указывает в окно. – Купи ей хотя бы пирожок, а то нас скоро выгонят из-за её нытья!
— Ладно! — соглашаюсь и натягиваю на Марусю тонкую шапочку. — Перекусим?
Малышка кивает. Хватает со скамейки своего зайца и переплетает наши ладони.
До местной кулинарии и правда подать рукой. Больничный двор, небольшая парковка и пешеходный со светофором. Уже через пару минут Руся с жадностью уплетает пирожок с рисом и запивает тот сладким чаем. Не наевшись, просит добавку, а я не смею отказать.
Прихватив с собой немного выпечки для мамы, минут через двадцать мы спешим обратно. У светофора замираем на красный. Маруся трясёт своим зайцем и что-то бормочет себе под нос. Я же отсчитываю секунды до зелёного. Вот только звонок моего мобильного раздаётся чуть раньше.
— Нана, – глухой шёпот обжигает слух. — Его больше нет, — разрывает сердце. — Всё из-за тебя! Слышишь? – лишает рассудка.
Глаза заволакивает слезами. Дыхание застревает в груди. Выронив из рук мобильный, зажимаю ладонью рот, чтобы своим воем с ума не свести Марусю.
Краем глаза ловлю зелёный и судорожно тяну девчонку через дорогу. Получается слишком резко, но я всё ещё надеюсь успеть. Малышка спотыкается, едва не падает и роняет своего зайца в лужу возле бордюра. Её тонкая ладошка юрко выскальзывает из моей руки, вынуждая меня замедлить шаг и обернуться. Всего на мгновение. Но его достаточно, чтобы выжить.
Меня пронзает острая боль. Что-то жёсткое с неимоверной силой ударяет в плечо. Я падаю, прикрывая своим телом Марусю и её плюшевого друга. Рядом с грохотом приземляется кусок автомобильного пластика, а вдаль на бешеной скорости уносится огромный чёрный внедорожник с оторванным сбоку зеркалом. Тот самый, с наглухо затонированными стеклами.
Боль оглушает. Стремительно разливаясь по телу и смешиваясь с диким ужасом, она парализует сознание. Пытаюсь подняться: там, в ста метрах от этого чёртова перехода, мой отец. Я должна его увидеть. Сказать «прости», даже если услышать меня ему больше не суждено.
Но всё, что могу, — это утробно мычать, задыхаясь от слёз и обиды. Почему именно сейчас?
Вокруг мгновенно вырастает стена из сердобольных пешеходов. Какая-то женщина в клетчатом блейзере помогает Марусе встать и отряхивает её зайца. Другая — влажными салфетками промокает перепачканные ладошки моей девочки и беспрестанно спрашивает, не болит ли что. Возле меня тоже суетятся какие-то люди. Кто-то охает, кто-то вызывает скорую, но большая часть зевак просто смотрит. На меня как из рога изобилия сыплются однообразные вопросы и просьбы потерпеть. Глупые, они не понимают: от той боли, что разъедает душу, скорая не спасёт.
Я тщетно пытаюсь снова встать. Меня пугает потерянный взгляд Маруси и до одури бесит постороннее внимание, но больше всего раздражает собственное бессилие. Боль не стихает. Напротив, она множится с каждой секундой. И в какой-то момент становится нестерпимой. Сознание плывёт пятнами перед глазами. Мир вокруг воспринимается мимолётными вспышками, которые почти не задерживаются в памяти.
Чужие голоса. Слёзы Руськи. Скорая помощь. Безумная боль. Меня, как безвольную куклу, сажают в машину, а через пару сотен метров провожают в больницу. Ту самую, где несколько минут назад не стало папы. Врачи. Вопросы. Темнота. Резкий запах нашатыря и снова чьи-то голоса. Минуты растворяются в бесконечных коридорах: приёмный покой, рентген, кабинет травматолога. Я теряюсь в своей боли. И даже когда мне вкалывают лошадиную дозу обезболивающего, эта дрянь меня не покидает. Стоит вывихнутому плечу перестать гореть огнём, как с новой силой начинает разрывать душу. Я честно пытаюсь собраться, но, увы, ничего не выходит.
Наверно, поэтому врачи принимают решение вправлять вывих под наркозом. Спасительная темнота, без мыслей и боли, поглощает мгновенно. Я перестаю чувствовать, слышать, ориентироваться в пространстве. А потом и вовсе отключаюсь.
Прихожу в себя в общей палате с такими же несчастными, как и сама. В нос бьёт запах лекарств и больничных харчей. Вместо привычной одежды на мне нечто ситцевое и безразмерное, за рисунком в горошек скрывающее бесконечные бинты. Правая рука словно онемела от тугой повязки. На удивление, плечо почти не болит. Чего нельзя сказать о налитой чугунной тяжестью голове.
— Проснулась? Вот и замечательно!
В двух шагах от себя замечаю поджарую старушку в потёртом фланелевом халате и с загипсованной рукой.
— А то так стонала, словно тебя локомотив переехал, – бабулька улыбается, сверкая позолотой вместо зубов.
— Молодёжь! – вторит пенсионерке не менее скрипучий голос откуда-то из угла. — Изнеженные все стали. Чуть что, сразу в обморок падают и трагедию раздувают. Вот что ты битых три часа тут орала, а девка?
— Ладно тебе, Петровна. Вспомни, как сама-то стонала на все отделение! — отмахивается старушка от недовольного бурчания соседки и подходит ближе ко мне. — Ну как ты, деточка? Сильно болит?
— Нет, — признаюсь честно, а сама пытаюсь собраться с мыслями. Правда, те скачут в разные стороны словно блохи.
Звонок мамы, папа, тачка Ветрова, авария… Это всё с новой силой будоражит душу, но тут же меркнет, стоит мне вспомнить о Руське.
— Со мной девочка была. Дочка. Где она? — позабыв про перевязанное плечо, вскакиваю с кровати и едва не падаю на пол, потеряв равновесие. Я по привычке пытаюсь ухватиться за спинку кровати, но рука намертво привязана к телу.
— Ишь ты, прыткая какая! — качает седовласой головой старушка, морщинистой ладонью здоровой
