- Эвелина, солнышко моё, любовь моя… пожалуйста, помоги папе. Держусь только ради вас с Лёвой. Вот честно - только ради вас.
Глава 16. Даниил. Разошлись, как в море корабли.
Через неделю всё становится совсем хреново. Юлия, едва оклемавшись после операции, твердит одно: забери да забери девчонку. «Девчонка» - моя родная, единственная дочь, и, конечно, я «заберу»; только вот как жить без Юлии, которая, едва встав после кесарева, держась за стены, уже рвалась в Париж? Я видел, что ни я, ни дети нисколько ей не интересны; она опять жаждет потонуть в своих книгах, отрешиться от всего.
Между тем, в Лос-Анджелесе меня мягко предупредили, чтобы поторапливался. Я делаю ещё одну попытку:
- Юлия, любимая… подумай: какая разница, где сидеть в библиотечных архивах – в Сорбонне или в Университете Калифорнии? Ведь там – один из богатейших ресурсов по твоей специальности на нашей планете, и тебе должно это быть отлично известно.
- Это не Париж, - коротко отметает Апраксина все мои доводы. И я сдаюсь.
Однако Лёва сдаваться не собирается.
- Да не останусь я с ней, ни в какой Париж не поеду! – кипятится мальчик. – Я и французского-то не знаю, в отличие от… мамы.
Сын неприязненно кривится, произнося это слово. Я не стал говорить ему, что мама, обсуждая свои планы на Париж, ни разу не озвучила мне, что собирается ехать туда с ним. Должно быть, ждала, пока эту тему подниму я…
И я поднял.
- Юлия, - забирая их с дочкой из роддома, осторожно начинаю я, - ты знаешь, Лев очень хочет доучиться и поступать в Лос-Анджелесе.
- Ну так что? – пожимает плечами Апраксина. – Мало ли чего я хочу?
- Но ведь его мечта вполне осуществима. Была бы. Может быть, ты выйдешь за меня замуж… и поедем все вместе – вчетвером?
- Нет уж, - саркастически усмехается Юлия. – Мне уже не раз приходилось жертвовать ради Лёвы своими планами. Но сейчас – хватит, довольно. В Париж я его взять ещё как-то готова. Ехать ради его прихотей в США – нет.
Вот как… выйти замуж за бесконечно влюблённого мужчину, с которым у тебя двое детей; жить с ним, занимаясь любимым делом, в семье, где все любят и берегут друг друга, - это такая тяжкая жертва с её стороны, что без слёз не представить? С этого момента я утрачиваю последние надежды – и веду диалог уже в другом ключе.
- Юленька… ты не обиделась бы… просто формальность… возможно, для того, чтобы позволить Лёве уехать и учиться там, где он хочет, - придётся написать от него отказ, чтобы его усыновил я. Ты бы… сильно расстроилась? Просто формальность… по бумагам. Для документов. Что скажешь?
Юлия снова испытующе смотрит на меня. Обижаться она даже не думает.
- Ты уже обсуждал это с Лёвой? – спокойно спрашивает она. – Чья идея?
- Моя, - твёрдо говорю я, хотя это не совсем правда. – Он слишком занят сейчас экзаменами и курсами английского, чтобы генерировать подобные идеи. Но я поговорю с ним.
Ложь. Мы уже говорили. Лёва очень просит этого… даже настаивает.
Юлия сомневается недолго:
- Да ради Бога – забирай обоих, Даниил. Только не жалуйся потом, что они сели тебе на шею и ножки свесили.
- Очередная пошлость. Ты говоришь пошлостями, когда сильно переживаешь, - замечаю я. – Юль… ты подумай всё-таки.
Но она даже не смотрит на малышку; мыслями она уже там, в своей Сорбонне. Одна, в огромной библиотеке, где проживает сотни параллельных жизней, потому что обыденной реальности ей не хватает и никогда не хватало. А мы с детьми – часть пресной повседневности… в которую она по глупости вступила, хотя хотела бы избегать.
Юля без возражений и видимых эмоций подписывает отказ от Лёвы и разрешение на вывоз Эвелины за границу; мы с сыном и дочкой собираемся в Лос-Анджелес. Улаживаю все дела на каком-то автопилоте: мне не верится, что я улетаю за десять тысяч километров от Юлии, с которой был неразлучен пятнадцать лет. В преддверии расставания моя любовь к ней чувствуется еще острее. Лёва не замечает этого, не замечает моих адовых мук – да он и не обязан: молодость и море впечатлений помогают сглаживать травмы, отвлекаться от обид. Он увлечён сборами, захвачен перспективами, и мы отдали в контору нотариально заверяемых переводов все его документы об образовании, дипломы и грамоты.
Дочь молчалива и сосредоточена, как и Лёва в младенчестве. Любит купание, тихие разговоры, ласку. Я целую ей подошвы умилительных ножек – и мне кажется, что форма стоп у неё уже как у матери. Апраксинские ноги вызывают восхищение, и, по-моему, это вообще лучшее, что у неё есть, ха-ха. Наверняка Эва тоже вырастет красавицей, думаю я, целуя бархатные щёчки и вглядываясь в хорошенькое личико с большими внимательными серыми глазами. Если она унаследует от матери только красоту – это ещё куда ни шло… ум – тоже ничего; но прилагающихся к этому самому уму проблем наследовать бы вовсе не хотелось.
В самолёте четырёхмесячная дочь показывает характер: похныкивает, хмурится, я умиляюсь – до чего выразительная мордашка! Слинг нам рекомендовали с полугода, раньше – плохо для позвоночника. Но в поездке выхода нет – бережно придерживаемое дитё висит на мне в горизонтальном положении и с интересом вертит светловолосой головкой.
- Вот милаха, - восторгается Лёва. Я вижу, что ему тоже хочется подержать малышку; ему интересно, как это. Мне не хочется отпускать её от себя даже на минуту – но я знаю, что Лёве тягостно, и хочу дать ему это утешительное ощущение – полноценной семьи. Поэтому в самолёте разрешаю подержать девочку, когда она начинает капризничать от усталости.
После прохождения границы в аэропорту Лос-Анджелеса я в последний раз в жизни вижу, как Лёва плачет. Но успокаивается он быстро – горячий и влажный морской воздух встречает нас у международного терминала Тома Брэдли, и мы садимся в такси, которое везёт нас к новому дому – в Шерман Оукс, совсем недалеко от моей обсерватории.
Я отписываю Юлии кратенькое сообщение о том, что мы приземлились и с нами всё в порядке – хотя едва ли её это волнует; в ответ прилетает ещё более краткое: «ОК».
И смайлик. Глядя на который, я готов рыдать и биться головой о стену нашего нового дома.
Далее следует устройство Лёвы в последний класс школы; моё трудоустройство, – и Эвелинку, от которой я отрываюсь с огромным трудом, приходится отдать в ясли-сад совсем младенцем, что здесь, в принципе, обычная практика.
А ещё эти вопросы, вопросы… «Когда подъедет мама Эвелины? Ах, она не присоединится к вам с детьми?». И эти жалостливые взгляды… Я спокойно объясняю всем, кто интересуется: мама работает в Сорбонне, дети переданы мне с её согласия, мы в разводе. Я держу её в курсе всего, и, возможно, она как-нибудь приедет к нам в отпуск.
Вот только Апраксина даже в отпуск из своего Парижа к нам, похоже, не собирается. Лёва про неё не спрашивает; общаться с ней по-прежнему отказывается – и я уже перестал настаивать. Юлия тоже не требует сына к телефону во время редких звонков.
Непривычно жить без Юлии, непривычно спать без неё… Я впервые далеко так надолго – не в краткой командировке, ведь раньше мы расставались максимум на две недели. И эта долгая разлука с каждым месяцем всё больше убеждает меня в том, что я люблю мать своих детей – и другой любви мне не нужно. Мне даже страшновато при мысли о том, что другой женщины в моей жизни не случится; но со временем я примиряюсь с этой мыслью и живу работой и детьми.
Через год начинается квест с поступлением Лёвы в вуз. Мы готовим документы в разные университеты, и я внутренне сжимаюсь, думая о том, что вот примут его в Массачусетский технологический – и прощай, улетит в Бостон на другой конец страны! Я хорошо понимал присказку о том, что родительство – это всё равно что отпустить собственное сердце гулять за пределы своего тела; но из принявших заявки вузов Лев выбирает Калифорнийский технологический – в Пасадине. Я выдыхаю чуть свободнее: это в двух часах езды от Шерман Оукс, и, очевидно, придётся запрашивать общежитие; но всё-таки не Восточное побережье – спасибо и на том.
