рядом, по тому, какие вещи меня окружают. Я сдала на права, мне обещали на Новый год машину, будет хоть чем себя занять, а не просто так сидеть в четырех стенах.
– У него есть жена, ты знал?
– У всех есть жена. Не парься.
Артем идет на кухню, открывает холодильник, у него есть своя квартира, и ему не разрешено приходить ко мне, но сейчас Костя как раз с женой, у него медовый месяц. А мне настолько больно, что хочется биться головой о стену.
Когда он неделю назад сказал мне об этом, не поверила, решила, что это шутка, розыгрыш, но Никифоров никогда не шутил. Он долго говорил, гладил по лицу, называл своей любимой девочкой, что он всегда будет рядом, что он меня безумно любит и никому не отдаст.
Было страшно и непонятно, как он может любить и так поступать? Разве это любовь?
Тогда меня сорвало с петель в первый раз, до этого я действительно бунтовала мало, живя под неким деликатным прессингом в придуманном для меня – детдомовской несчастной девочки – мире.
Я рыдала, выла, била посуду, я ненавидела весь мир за то, что он ненавидит и не принимает меня. Тогда впервые поняла, немного успокоившись, что чудес не бывает, что тебя никто никогда не спасет, и все вокруг ложь.
Могу сказать с уверенностью, что когда Костя вернется, он увидит другую Арину.
– Ты должна пользоваться тем, что тебе дают, жить на всю катушку здесь и сейчас.
– Я хочу свободы.
– Ее не будет.
Артем сказал это тогда слишком серьезно, прикусила до боли губу, в горле стоял ком, а мне хотелось остаться пятилетним ребенком, в том доме, со своими родителями и молить всеми известными словами уйти тогда вместе с ними.
По щекам текут слезы, они обжигают, сердце бьет набатом, вздрагиваю, просыпаюсь в холодном поту, еще темно, а меня колотит как наркоманку без дозы. Я не выпила свои волшебные пилюли, плюс эмоции и воспоминания.
Сажусь, под ступнями прохладный пол, надо пойти умыться и найти эти чертовы таблетки. Прикрываю глаза, по телу идет дрожь, вспоминаю, что было у нас с Тихоном, с мужчиной, которого я знаю двое суток.
Что это?
Моя месть Никифорову? Попытка доказать, что я вправе сама выбирать себе мужчину? Сама делать необдуманные поступки? Сама начать новую жизнь?
Но нет, это другое.
Обернулась. Мужчина спит, ровное дыхание, тонкое одеяло прикрывает пах, широкая грудь, шрам на правом плече, я помню его на ощупь. А еще его пальцы, то, как он касался, ласкал, как говорил в мои губы и целовал.
Я никогда такого не чувствовала.
Тихо встаю, выхожу из спальни, вижу в темноте как кошка, в прихожей куртка, нахожу таблетки, глотаю одну.
– Что ты делаешь?
– Черт, напугал.
Вздрагиваю, морщусь от включенного света.
– Ты решила пойти гулять голая? Не советую, идет снег, а ты очень сексуальная. Пойдем, замерзла, даже трясешься. Или тебе плохо? Арина, плохо?
Тихон уже рядом, разворачивает к себе, должно быть, странно выглядит голая девица в прихожей. Взгляд взволнованный, горячие ладони на моих плечах, глаза голубые, щетина отросла еще больше.
– Все в порядке, я забыла выпить.
Подхватывает на руки, несет обратно в спальню, укрывает нас двоих одеялом. Мои волосы мешают, убирает их в сторону, целует в висок, никакого сексуального подтекста, сплошная забота, это немного настораживает.
– Давно пьешь таблетки?
– Да, сказали, надо делать это постоянно.
– Как ты оказалась в детдоме?
– Как все там оказываются.
Мне бы не хотелось вспоминать это, но я делаю это постоянно, а еще никому не рассказываю, как некую постыдную и страшную тайну. Было бы проще знать, что мои родители алкоголики, и их лишили родительских прав.
– Расскажи свою версию.
В комнате полумрак, но за окном начинается рассвет, не так страшно рассказывать страшные истории.
– Мне было пять лет, утром нас с братом разбудили посторонние люди, увезли, а потом мы узнали, что наш отец забил нашу мать молотком, а сам застрелился. Все время думаю, лучше бы они были алкашами, но живыми.
– А родственники?
– Оказалось, у нас никого нет.
– Где твой брат сейчас?
– В тюрьме.
Тишина, но, как ни странно, я говорю обо всем легко.
– Отчего ты убегаешь?
– От кого.
Прижимаюсь к груди Тихона спиной, откидываю голову, его касания успокаивают, тепло и уютно.
– От кого?
– Я не хочу называть имен, но точно не хочу возвращаться в прошлую жизнь. Хочу начать новую, а для этого нужно все оставить позади.
Он больше ни о чем не спрашивает, благодарна ему за это. Обнимает крепче, мое тело все еще помнит его ласки, то, как я кончала вместе с ним, но разум сопротивляется, мне нельзя к нему привыкать.
Покровский
– Света, что это?
– Кофе.
– Я просил у тебя кофе?
– Но… я думала, что…
– Не надо думать, надо просто выполнять приказы.
Девушка опускает глаза, зря, конечно, я так на нее, но вот реально попала под руку. Света не доносит до моего стола чашку, вижу, как дрожат ее руки, разворачивается, быстро идет из кабинета.
Сука, нервный, сам не пойму, что со мной, хоть успокоительное пей. Все ведь хорошо было: ночь, проведенная с Ариной, ее откровение – какая она ранимая, а я любым вопросом боюсь спугнуть и оттолкнуть ее от себя.
Но утром, конечно, вышел скандал, я настаивал, чтоб она осталась у меня, а я в ее глазах моментально стал врагом народа.
– Мне нужно по делам, останься здесь.
– Ты не будешь мне указывать, что, как и когда делать, потому что я сама это решаю. Только я, никто больше, – процедила сквозь зубы, в глазах вечная мерзлота.
– Что такое ты говоришь? Я лишь хочу помочь, расскажи, в какую историю ты попала, я все улажу.
Она так странно улыбнулась тогда. Нехорошо.
– Я сама в состоянии себе помочь, одна ночь и наша близость еще не повод играть в супермена. И мне не нужны благодетели и спасители. Не надо. Меня. Спасать!
Пришлось отпустить, но ой как не хотелось этого делать, но давить сейчас – это значит не достучаться до нее никогда. Сам не могу понять почему, но необходимо это сделать. Ее фамилию, думаю, будет узнать не проблема, Вадим уже получил задание.
Пришлось отпустить, но от машины отказалась, сказала, что надо пройтись и подумать. Это не девушка, а катастрофа и миллиарды убитых моих нервных клеток.
– Она была у тебя, да? Та рыжая, дерзкая и наглая.
Совсем
