Но испугаться она не успела – рядом вспыхнула фарами черная машина. «Ах, ну да, иначе где бы он стал меня ждать…»
Он вышел из авто, распахнул перед Аленой дверцу.
– Прошу…
В салоне было тепло, тихо играло радио.
– Вперед? – повернулся к Алене Селетин.
– Вперед! – решительно ответила она.
Первое время они ехали молча. Спутник ее глядел на дорогу, занесенную снегом, Алена пыталась справиться со своим волнением. Она все пыталась придумать тему для разговора и не могла… Сияла приборная панель, соловьем разливался какой-то французский шансонье.
Потом Селетин тихо засмеялся.
– Что? – спросила Алена.
– Так… Я боялся, что ты не согласишься поехать со мной. Я просто радуюсь… Ведь все хорошо?
– Да, – улыбнулась она, в одно мгновение избавляясь от неловкости. – Я мечтала куда-нибудь уехать. Нет – я мечтала, чтобы меня кто-то увез.
Она теперь, уже не скрываясь, рассматривала его профиль в полутьме салона. Странное лицо – то совсем юное, то лицо человека уже вполне зрелого возраста. Мелькающие фонари и реклама неуловимо меняли его.
– Сколько тебе лет? – с любопытством спросила она.
– Сорок два. Если хочешь еще что-нибудь узнать, то спрашивай…
– Нет, не буду, – неожиданно решила Алена. – Ничего больше я и не хочу знать. Принципиально.
Селетин засмеялся.
– Хорошо, тогда я тоже тебя ни о чем не буду спрашивать.
Подтаявший снег летел из-под колес, огненной змейкой вилось вдали шоссе.
– О чем же тогда говорить?
– О чем угодно… Например, еще вчера я и предполагать не мог, как проведу этот вечер. Но ты меня поймала.
– Я? – удивилась Алена. – Каким образом?
– Своей музыкой, – серьезно ответил он. – Знаешь, у меня словно в голове все сместилось… Я ведь только о тебе и думал.
– И что же ты думал?
– Что ты хороший человек, – все так же серьезно ответил он. – Что именно с тобой я хочу провести этот вечер.
Алена ничего не ответила. «Я тоже всех прогнала, ото всех убежала… – мелькнуло у нее в голове. – А за ним пошла. Всё, назад пути нет…» Это ее «всё» носило глобальный характер – она явственно ощутила, как перешагнула ту незримую черту, которая отделяла прошлое от будущего.
Они ехали около часа, потом Селетин свернул с трассы, и по кочкам, через сугробы они вкатились в небольшой поселок. С трудом заехали во двор. Небольшой дом с темными окнами, занесенное снегом крыльцо.
– Нет, не выходи, мы пройдем в дом через гараж…
В гараже выяснилось, что весь багажник у Селетина забит свертками. Алена вызвалась помочь, но он отказался:
– Нет-нет, ты гостья, я все сделаю сам… Холодно? Ничего, сейчас отопление заработает, я его включил… Пока не снимай пальто.
Алена прошла в комнату, огляделась. Песочного цвета обои, плетеная летняя мебель, пустые подоконники – ничего лишнего. Селетин действительно бывал здесь нечасто.
Он вернулся со свертками и пакетами – из одного торчал хвостик ананаса, в другом звякнули бутылки.
– Все-таки я тебе помогу! – решительно сказала Алена. – Скатерть есть?
– Да, там, в нижнем ящике…
– А посуда?
– Посуда в другом месте, на кухне.
Они хлопотали вокруг стола, бегали вперед-назад – и в этой суете было что-то такое милое, домашнее, бесконечно приятное, чего Алене очень не хватало.
Потом ей стало жарко. Селетин помог снять пальто – и в том, как он предупредительно подскочил к ней, тоже было что-то домашнее и трогательное. Смеясь, Алена достала туфли, которые предусмотрительно захватила с собой, и переобулась, ничуть не стесняясь того, что Селетин смотрит на нее. Она была сама собой, прежней – как много лет назад, бесстрашной и веселой.
– Господи, какая ты красивая! – серьезно произнес он. – Девушка в голубом… Как героиня Греты Гарбо.
– А ты – мужчина в черном! – отшутилась она, когда тот тоже скинул с себя куртку. – Из серии «Мачо не плачут»…
В самом деле, на Селетине был черный свитер, черные джинсы – роковой красавец, да и только… «Действительно ли он красив или я так влюбилась, что не вижу в нем никаких недостатков?..»
– А свечи у тебя есть? – спросила она.
– Сейчас…
Роман притащил целый ящик обычных парафиновых свечей, и они расставили их везде – на столе, на подоконнике, на полках, даже на полу.
– Свет!
– Да, сейчас выключу…
Мерцали огни, бежали тени по потолку, искрилось шампанское в хрустальных бокалах – все это было настолько красиво, что у Алены невольно сжалось сердце. Происходящее напоминало сон.
– Ну что, проводим старый год?
– Давай… – Их бокалы тоненько дзынькнули друг о друга.
Потом Селетин щелкнул кнопкой проигрывателя.
– Потанцуем?
Алена положила руки ему на плечи, щекой невольно прикоснулась к его груди. Мелодия – медленная, тягучая, незнакомая, нездешняя, печальная, лениво-страстная – тут же подхватила ее…
– Кто поет?
– Цезария Эвора. Не нравится?
– Нет, нравится… – пробормотала Алена, чувствуя, как неспокойно бьется его сердце.
– Жалко, у меня нет рояля.
– Ты бы заставил меня играть? – усмехнулась она.
– Обязательно, – убежденно произнес Роман, обнимая ее.
Потом, натанцевавшись, они еще выпили шампанского, дружно решив, что телевизор включать не будут.
– Только в двенадцать, чтобы послушать, как бьют куранты…
– Да, только в двенадцать!
Их мнения совпадали – по крайней мере, в мелочах. Они придумывали эту ночь – вдвоем, вместе. Они никуда не торопились – и это волновало даже больше, чем если бы они сразу бросились друг другу в объятия. «Можно вообразить, что мы замужняя пара, что мы знаем друг друга тысячу лет – и вот решили сбежать от всех, чтобы быть только вдвоем, чтобы выпить эту ночь по капельке, чтобы насладиться каждым мгновением…» – подумала Алена. И… не стала отгонять эту приятную мысль.
В двенадцать они действительно включили телевизор, сосредоточенно прослушали бой курантов, словно ничего важнее этого сейчас не было.
– Вот и год прошел… – с удивлением сказала Алена.
– Слишком быстро?
– Нет, наоборот – слишком медленно. Он тянулся и тянулся – целую вечность!
– Да, бывает. Время – странная штука. Взять, например, животных… Ты знаешь, что у каждого существа – разное время, разные ритмы жизни. Однодневный мотылек проводит свою жизнь так же интенсивно, как черепаха свои триста лет.
– Интересно… – пробормотала Алена. – Наверное, так и есть. Я об этом даже не думала…
– Для меня этот год тоже тянулся долго. Слишком долго… – признался Селетин, – и как-то совсем невесело.
