Глава пятая
Отсутствие у Вилли внешней привлекательности было нечто такое, о чем он узнавал постепенно, по мере того как взрослел. Но сам-то он не считал себя некрасивым; разве это не плечи боксера? — говорил он себе; несомненно, он парень вполне хорошего физического развития, немного, возможно, грубоватой выделки, но, что называется, хорошенький мальчик; однако так думал Вилли, считающий, что он человек, который прекрасно выглядит. Другим же, как он с огорчением обнаружил, он казался нелепым. Поначалу он немало удивился, обнаружив, как часто его появление побуждает людей к веселью. Он не понимал этого. Что было такого смешного? Все время он натыкался на людей, ухмылявшихся при виде его. Он постоянно подлавливал совершенно незнакомых людей, просто встречных на улице, на том, что они с трудом подавляют веселье, пытаясь стереть со своих лиц глупые усмешки. Были и такие, что не заботились о приличиях, а смеялись прямо ему в лицо. Один раз он спросил напрямик:
— Что так смешно?
И мгновенно получил такой же прямой ответ:
— Парень, ты глянь на себя в зеркало, тогда не нужно будет задавать таких вопросов.
При первом же удобном случае Вилли внимательнейшим образом осмотрел себя в зеркале, но не нашел ничего, что показалось бы ему забавным. Несмотря на тяжеловатое сложение, он был необычайно легок на ногу, почти изящен. Ноги, правда, были коротковаты, и из-за вечной спешки походка его действительно могла показаться смешной. Но даже не в походке дело, людей смешили его манеры, у всякого наблюдавшего за Вилли появлялись ассоциации с нацеленным оружейным дулом. Его желание пробиться в этой жизни, его неприкрытое рвение, его подход к вещам и взгляд на вещи, в которых он нуждался, его неспособность утаить или хотя бы вежливо замаскировать свои желания, та очевидность, с которой все его ощущения и чаяния прорисовывались на его лице, эта постоянная балансировка между раболепием и агрессивностью, в зависимости от того, что выгоднее в отношении того или иного человека в данный момент, — все это делало его существом несколько шутовским.
Поначалу Вилли страшно огорчался из-за того, что люди позволяют себе смеяться ему в лицо, но постепенно он свыкся с этим и даже стал поощрять. «Делать людям смех, — думал он, — даже лучше, чем смеяться самому». Итак, он делал людям смех. Он брал на заметку те свои выходки, которые казались всем наиболее забавными, и намеренно преувеличивал их. Так что с юного возраста он слыл настоящим чудаком, смешным парнем.
— Ты мог бы запросто играть в водевилях, — говорили ему люди вовсе не с целью ему польстить.
Вилли часто рассматривал молодых людей, слывших красивыми, тех, что излучали привлекательность и внушали всем, не только девушкам, желание разделить их компанию. Как легко это им давалось! Как важно иметь личное обаяние! Таинственной своей улыбкой они просто зачаровывают людей. Как приятно, должно быть, иметь привлекательную внешность и пропорциональное телосложение! Что вернее может приблизить человека к цели, что больше может волновать, чем это? Взять девушек; если ты неважно выглядишь, тебе доставит массу хлопот познакомиться с какой-нибудь из них, вот что обнаружил Вилли. А тем, другим, это давалось легко — потому что нос у них был другой формы и они носили поменьше плоти на своих костях. А сколько зависит от таких пустяков! Вилли был уверен, что когда придет время, он окажется лучшим любовником, чем все эти щеголеватые парни. Он чувствовал в себе такие аппетиты, такие неукротимые желания — еды, любви, женщин, удовольствий, славы, богатства, власти и владений! А что могли эти стройные юнцы, потягивающие жизнь через соломинку! Разве им ведома настоящая страсть? Вилли не сомневался, что они не чувствуют и десятой части того, что чувствует он. Разве кровь его не ревела как океан в его венах? Он уверен, что сильнее и мощнее их. Но они — привлекательны, а Вилли считался некрасивым. Все это было так горько.
* * *
Фирма оптовой торговли швейными изделиями "Германн Глэнц и сыновья" размещалась в трехэтажном здании: рабочее помещение находилось на третьем этаже; рулоны тканей хранились в подвальном складском помещении; когда они требовались наверху, это была работа Вилли, доставить их туда; правда, он недолго проработал в этой должности, скоро он стал закройщиком. Ну а пока в его распоряжении был люк, через который ткани подавались наверх при помощи системы блоков. Трос с петлей, с крепкой петлей на одном конце, где закреплялся рулон ткани; наверху трос проходил через систему блоков, и Вилли, закрепив тюк мануфактуры, бежал на третий этаж, к люку, выходившему в рабочее помещение, и оттуда тянул товар наверх. Так как этот примитивный лифт был несколько узковат, а ткань довольно увесиста, операция требовала немало времени и сил, а запас необходимых материалов должен был оказаться наверху в течение утра. Наверху рулоны тканей доставлялись к огромным раскроечным столам, и это тоже была работа Вилли, и работа весьма изнурительная; но он был вполне доволен тем, что имеет дело с тканями, получая знания о разных текстурах, сортах и артикулах, — полосатые и клетчатые бумажные ткани, льняные ткани из крашеной пряжи, тонкое полотно, грубое полотно, муслин, тафта, креп, сатин, тарлатан — жестко подкрахмаленная кисея, вельвет, бархат разных сортов, батист, тонкая кисея органди, кринолин — ткань из конского волоса для отделочных работ. Нравилось ему также наблюдать за работой закройщиков, которые кроили материал, сначала обязательно прикрепив ткань к раскроечному столу. Затем на расстеленный и выровненный материал накладывались и прикреплялись специальными булавками выкройки, и раскладывались, причем, так, чтобы использовать минимальное количество ткани, а если обрезки оказывались слишком большими, это считалось признаком плохой раскройки. Таская рулоны тканей ко всем раскройщикам, Вилли приметил, кто из раскройщиков был растратчиком ткани, а кто даже излишне экономным. Но главное, он сделал вывод, что между теми и другими установилось своеобразное равновесие, ибо если первые кроили размашисто, но быстро, то вторые кроили экономно, но теряя гораздо больше времени; закройщик, который бесконечно примеривал и перемеривал, прикладывал и перекладывал выкройки, к тому же еще и нервничал, что истратит больше ткани, чем это допустимо, и в результате, он был так же плох, как и тот, который быстро и бесстрашно кромсал, оставляя большие обрезки.
Примерно в половине седьмого, когда рабочий день заканчивался, здесь всегда толпились молодые люди, прохаживаясь по улице в ожидании девушек, работающих в фирме "Германн Глэнц и сыновья". Их там было не меньше двадцати — швеи, бухгалтеры, служащие, машинистки и девушки разных других специальностей, — некоторые из них казались решительно прехорошенькими. Выйдя на улицу, они торопились, бросая вызов жадным мужским взглядам; они, эти неприметные создания, что усердно трудились, работая иглами или печатая письма и считая весь долгий день, вдруг превращались в таинственных влекущих кокеток, с глазами, излучающими тайный призыв. В сумерках они казались пылкими и светящимися от огня в крови, возгорающегося и расцветающего ежедневно в половине седьмого вечера.
