Тогда же, пребывая в сиротском приюте, он отважился приступить к своему первому бизнесу. Он прослышал, что неподалеку произошло разорение одной лавочки — старик хозяин умер, а вдова его была слишком слаба и больна, чтобы вести дело самой. Запасы лавки, состоявшие главным образом из дешевой кожаной галантереи, дамских сумочек, записных книжек, кошельков, школьных ранцев и дорожных сумок, — были распроданы по сильно сниженным ценам. Но Вилли интересовали не кожаные изделия, а оставшаяся после распродажи партия зонтиков — штук пятьдесят, которые, очевидно, никому не понадобились. Он пошел к судебному исполнителю и сделал предложение. Он сказал, что уверен в том, что найдет покупателя для этих зонтов, а заминка в том, что у него нет денег. Они сказали ему "нет", они не могли. Как доверить десяти-одиннадцатилетнему ребенку товар, да еще поверив ему в долг? Вилли, не растерявшись, решил обратиться к вдове и отправился на свидание к ней, прихватив букет цветов, сорванных в приютском саду. К тому моменту, как им распрощаться, они пришли к соглашению; она решила, что мальчику можно на время доверить с десяток этих зонтов для продажи, а если ему не удастся их сбыть, он их просто вернет. Вилли исходил из того, что желание купить зонтик никогда не возникает у людей в сухую, солнечную погоду, и стал ждать дождливых дней. Так что время для торговли зонтами было определено. Имея на руках партию товара — свою первую партию в десять зонтиков, — Вилли раздраженно ждал подходящего дня. И такой день пришел через неделю. С утра и до раннего вечера было солнечно и тепло, но часам к восьми пошел сильный дождь. Вместе с пятью прошедшими тщательный отбор торговцами, рекрутированными из числа воспитанников сиротского приюта, Вилли вышел с товаром на Бродвей. Люди, одетые по-летнему легко, выходили из театров и ресторанов и видели, что им грозит здорово промокнуть; тут-то и появлялся Вилли и его торговцы со своими зонтиками. И момент совсем не подходил для того, чтобы поторговаться. А если кто из покупателей выражал слишком уж неблагоприятное мнение относительно того, что, мол, в хорошую погоду такие зонтики не стоят и десятой части той цены, которую им сейчас предлагают, то юные торговцы, заранее проинструктированные Вилли, отвечали, что они дети сиротского приюта Поминовения Всех Усопших и что процент от продажи зонтиков пойдет на ремонт кровли, протекающей так сильно, что Святая Мария вынуждена все время мокнуть под дождем. Все зонты были распроданы в полчаса! Остальные зонтичные запасы реализовались в течение двух следующих недель. Вилли пришел к заключению, что, если бы у кого-то была бы уверенность в том, что каждое лето обязательно будет дождливым, зонтичный бизнес на Бродвее мог бы сильно процвесть.
Но пребывание Вилли в сиротском приюте подходило к концу. И произошло это следующим образом. Хотя родители его и не были слишком уж религиозны, они настояли на том, чтобы Вилли по достижении тринадцатилетия прошел церемонию посвящения во взрослые — Бар-мицву, как делали некоторые другие еврейские мальчики. Тот факт, что он воспитанник католического сиротского приюта и, следовательно, католик, никого не смущал. Двойственность его статуса могла, очевидно, быть утаена от рабби, приготовлявшего Вилли к церемонии Бар-мицвы, а также от монахинь и священников, обративших его в католическую веру. Сам же Вилли рассуждал так: если Бог существует, то шансы Вилли понравиться Ему только удвоятся от того, что он исповедует сразу две религии; ведь неизвестно, которая из них более истинная, а в случае с Вилли возможность исповедовать не ту религию, которая истинна, существенно уменьшается. И потом, разве Бог станет возражать против лишнего усердия и против молитв, произносимых одним мальчиком на разных языках? Монахини, однако, оказались существами не столь широко мыслящими, тем более, что до них дошло, как жестоко обманул Вилли их христианское простодушие в самом начале. А обнаружилось все это дело из-за глупой случайности. Поглощенный столь широкой религиозной осведомленностью и несколько переутомленный подготовкой к приближающейся церемонии Посвящения во взрослые, Вилли допустил досадный промах: вместо того, чтобы прочитать наизусть отрывок из катехизиса, он по-еврейски отбарабанил недавно вызубренный им кусок из Торы. После этого незамедлительно последовало исторжение Вилли из католического сиротского приюта Поминовения Всех Усопших.
Отсутствие у Вилли внешней привлекательности было нечто такое, о чем он узнавал постепенно, по мере того как взрослел. Но сам-то он не считал себя некрасивым; разве это не плечи боксера? — говорил он себе; несомненно, он парень вполне хорошего физического развития, немного, возможно, грубоватой выделки, но, что называется, хорошенький мальчик; однако так думал Вилли, считающий, что он человек, который прекрасно выглядит. Другим же, как он с огорчением обнаружил, он казался нелепым. Поначалу он немало удивился, обнаружив, как часто его появление побуждает людей к веселью. Он не понимал этого. Что было такого смешного? Все время он натыкался на людей, ухмылявшихся при виде его. Он постоянно подлавливал совершенно незнакомых людей, просто встречных на улице, на том, что они с трудом подавляют веселье, пытаясь стереть со своих лиц глупые усмешки. Были и такие, что не заботились о приличиях, а смеялись прямо ему в лицо. Один раз он спросил напрямик:
— Что так смешно?
И мгновенно получил такой же прямой ответ:
— Парень, ты глянь на себя в зеркало, тогда не нужно будет задавать таких вопросов.
При первом же удобном случае Вилли внимательнейшим образом осмотрел себя в зеркале, но не нашел ничего, что показалось бы ему забавным. Несмотря на тяжеловатое сложение, он был необычайно легок на ногу, почти изящен. Ноги, правда, были коротковаты, и из-за вечной спешки походка его действительно могла показаться смешной. Но даже не в походке дело, людей смешили его манеры, у всякого наблюдавшего за Вилли появлялись ассоциации с нацеленным оружейным дулом. Его желание пробиться в этой жизни, его неприкрытое рвение, его подход к вещам и взгляд на вещи, в которых он нуждался, его неспособность утаить или хотя бы вежливо замаскировать свои желания, та очевидность, с которой все его ощущения и чаяния прорисовывались на его лице, эта постоянная балансировка между раболепием и агрессивностью, в зависимости от того, что выгоднее в отношении того или иного человека в данный момент, — все это делало его существом несколько шутовским.
Поначалу Вилли страшно огорчался из-за того, что люди позволяют себе смеяться ему в лицо, но постепенно он свыкся с этим и даже стал поощрять. «Делать людям смех, — думал он, — даже лучше, чем смеяться самому». Итак, он делал людям смех. Он брал на заметку те свои выходки, которые казались всем наиболее забавными, и намеренно преувеличивал их. Так что с юного возраста он слыл настоящим чудаком, смешным парнем.
