слова выбивают из лёгких воздух. Что он сказал? Ева ему всё рассказала о бесплодии?
– Что, отец, что? – вопит. Останавливается, поворачивается ко мне. – Какой-то псих обдурил мою девочку и потом взял с неё своё! Она забеременела, а потом выкидыш! Бесплодие! И я понял, почему она молчала! Любила и говорить не хотела! Вот почему замуж не собиралась! А я, дурак, думал, дело во мне! Да я готов превратить в фарш этого урода!
Его девочка.
ЕГО девочка!
– Я хочу найти его.
– И что дальше? – едва не рычу. – Что сделаешь с ним?
– Я его убью.
Злость берёт своё. Тормоза ломаются. Ярость застилает перед глазами абсолютно всё. Я не вижу ничего. Только её. Не думаю о том, что говорю собственному сыну. Но нет. Делаю это специально.
Хватит. Мне надоели эти игры. Я приехал сюда за Евой. И с ней же я и уеду. Решил нормально поухаживать, не наседать. Будем возвращаться к прежнему способу.
Я встаю с дивана, выпрямляюсь. И зло выплёвываю эти слова, смотря в глаза сына:
– И что ты сделаешь, когда узнаешь, что тем, кто обидел Еву – был я?
– Что ты сказал? – Аяз прищуривается и делает шаг вперёд, после нескольких секунд протяжной тишины. – Пап, ты шутишь? Если да – шутки у тебя дерьмовые.
– Ева была в Дубае три года назад. Она была переводчиком в одной компании. Я увидел её – захотел, – рассказываю, скрипя зубами. Не от того, что сейчас происходит. Опять вспоминаю, что сделал. – И взял. Я стал её первым мужчиной.
Аяз, не дослушивая, прямиком направляется ко мне. Глаза такие же, как у меня. Когда гнев в кокон захватывает. Пожирает изнутри.
Приближается, замахивается кулаком.
Скажу честно – удивлён. Не ожидал от него. Что руку на меня поднимет.
Но не показываю этого. Ухожу от удара, делаю шаг назад.
– Ты, урод! Тронул её! Мою Еву! Ты не имел никакого права!
Одно слово сиреной играет в голове.
Его.
Его.
Делаю шаг вперёд, вспыхивая яростью. Чуть не выплёвываю то, что тронул её не только тогда. Но и недавно. Два месяца назад.
А она откликалась. Думала, что я – это он.
Из-за этого с силой ударяю сына кулаком по лицу.
От того, что Добровольская возбуждалась не от меня. Думала не обо мне, когда расслаблялась в конвульсиях и стонала мне на ухо.
А от него.
И это меня неимоверно бесит. Настолько, что ничего не чувствую, когда сын падает на пол. Он не хиляк. Почти такого же телосложения, как и я. Чуть меньше. Но всё равно от удара летит вниз. Хватается за журнальный столик.
– Ты решил ударить меня? – недоумеваю. – Того, кто тебя растил, обеспечивал и прикрывал твой зад каждый раз, когда ты встревал в проблемы? Отдал тебе часть своего бизнеса? Отсидел из-за тебя почти три года?
– Это твоя обязанность! – выплёвывает сгусток крови и выпрямляется. – Каким воспитал, таким и принимай!
– Тебя воспитывала мать, – цежу сквозь зубы. – Поэтому я не удивлён, что ты вырос таким глупым.
Аяз снова замахивается рукой. Перехватываю его запястье, дёргаю на себя и делаю удар под дых. Слабый, но ощутимый.
Можно сказать, поучительный.
– Я просил тебя присмотреть за Евой три года назад, зная, что ты её не тронешь. Не в твоём вкусе. Или хотя бы из-за чувства вины. А что ты сделал в итоге? Пошёл по бабам. У тебя есть дочь, какая-то давалка на стороне. И ты хочешь обмануть Еву? Думаешь, я промолчу про твою забаву? Про то, что ты поимел дочь посла?
Сын держится за живот. А меня это ни капли не трогает. Я только сильнее хочу его ударить. Вставить мозги на место. Что и делаю. Не даю ему опомниться. Налетаю на него. И в один момент пропускаю удар. Неслабый, ощутимый.
Усмехаюсь, стираю с губы кровь.
– Значит, так.
Я не собирался бить его всерьёз.
– Так! Ты – животное! Которое поступило не лучше! Ты лишил девушку самого главного! Бросил! Да она тебе даже не нужна!
– Лишил, – говорю честно, не отрицая. – И собираюсь всё исправить. А ты…
Аяз решительно прыгает на меня, обхватывает туловище и валит на пол. Бьюсь башкой об пол, на осколки. И разъярённо хватаю пацана руками. Переворачиваю его на спину, нависнув над ним. В голове что-то щёлкает. И всё. Забываю, кто передо мной. Наношу удар за ударом, выплёскивая гнев.
Я не умею его контролировать. Вообще.
Иногда голову так срывает, что в беспамятстве творю необъяснимое.
Как и сейчас.
Превращаю лицо сына в кровавое месиво.
Даже Добровольская в мыслях не успокаивает.
Но останавливаюсь. От надрывного смеха…
– Думаешь, – смотрю за тем, как он отхаркивается кровью. А она везде. – После того, что ты сделал, она выберет тебя? Я переверну эту в свою сторону, и всё. Она будет меня жалеть, а тебя – ненавидеть. Еву хочешь? Не получишь. И даже если про Катю расскажешь – она тебе не поверит.
Замахиваюсь рукой и с яростью хочу ударить.
Он прав.
Ева мне не поверит. Во всём обвинит. Скажу про Катю – вряд ли она даже захочет меня слушать.
Поэтому останавливаюсь, не ударяя Аяза. Буквально в сантиметре.
И встаю. Смотрю на то, что сделал с родным сыном. И опять злость берёт. Злюсь на себя, на него.
– Делай что хочешь, но чтобы я тебя рядом с Евой не видел, – выплёвываю. – Катись к своей Кате. Воспитывай дочь. Компанию в Москве у тебя забираю. Езжай в Барселону. Голым не оставлю, но на глазах моих не появляйся.
Я разворачиваюсь и громкими, широкими шагами вылетаю из кабинета.
Ева
Возвращаюсь домой ни живая, ни мёртвая. Волочусь по лестнице, открываю дверь в квартиру и заплываю как в тумане. Опускаюсь на диван, отбрасываю сумку в сторону и удивлённо, не шевелясь, продолжаю смотреть вперёд.
Трогаю себя за живот.
У меня предположительно семь-восемь недель. Но я точно знаю сколько и без предположения врачей.
Я до сих пор не верю в то, что услышала буквально полчаса назад.
Я беременна. И это… Воодушевляет. Приносит какую-то радость вперемешку со смятением. Воздух перехватывает от того, что у меня может быть малыш. Осталось только наблюдаться у врача как можно чаще и при малейших болях лететь в больницу, но…
Я буду мамой.
Тогда я потеряла хоть какую-то надежду, а сейчас… Она снова появилась в груди. И это плохо. Потому что могут
