нечаянно сломала руку… в итоге ещё и дома получила за то, что веду себя неподобающим для девочки образом. Обида была сильнее боли, как вы понимаете, – констатирую факт, поворачиваясь к слушателю, мягко улыбаясь. – В детстве мне было очень грустно, что мамы не было рядом. А у всех были… Мне казалось, она бы меня понимала.
Он так странно смотрит на меня… Но совсем не так, как в прошлый раз, когда узнал обо мне. Не могу объяснить, что значит этот взгляд. Серьёзный. Задумчивый. Ни грамма иронии или привычного ехидства. Ни тени улыбки на прекрасном суровом лице. Возможно, темнота искажает действительность.
– Ты тяжело сходишься с людьми, да?
– Уже нет, – я просто предпочитаю держаться подальше. Мой опыт в общении с другими людьми подарил мне мало хорошего. – Я просто не стремлюсь к этому. Привыкла быть одна. Мне так проще. Я теперь не задаюсь вопросом, почему со мной не хотят дружить или иметь дела. Теперь мне это безразлично. Я работаю на удаленке, общаюсь с заказчиками вне реальных встреч, и меня это вполне устраивает. У меня есть близкая подруга, – убираю за ухо выбившуюся прядь и, опуская глаза, складываю руки на груди: зябко становится. – А когда я узнала про отца, то даже и не ждала ничего. Просто захотелось сказать, что я есть.
– Если бы ты ничего не ждала, то ты бы не назначила встречу.
Я тяжело вздыхаю, потому что сложно отмахнуться от этих слов. Странно так. Какой-то внеплановый сеанс психотерапии у нас получился…
– Ну да. Мне, наверное, просто нужно было услышать и осознать раз и навсегда, что у него своя жизнь и мне в ней нет места. Один раз отрезать, оборвав все надежды на то, что я, возможно, хоть кому-то нужна, – я снова улыбаюсь, потому что привыкла так делать в минуты слабости. Так проще отстраниться при необходимости. И по-настоящему важное сделать неважным, перешагивая. – А получилось все совсем неожиданно. Папа не показал никаких эмоций сначала…
Я запинаюсь, а Мариб непринуждённо заполняет эту паузу.
– Узнаю Марка. А потом его прорвало, да?
– Папа стал звонить мне. Спрашивать, как дела. Интересоваться моими планами. Участвовать в моей жизни. Как раз в то время не стало бабушки, и он очень сильно меня поддержал. Мы виделись довольно часто, несмотря на его нежелание афишировать наше родство. Чаще всего я к нему приезжала. Или он заезжал за мной, и мы просто гуляли. Или на дачу ездили.
– Не знал, что у Марка есть дом за городом. Он вроде не любит природу.
Я замираю и тяжело сглатываю. А затем, стараясь беззаботно пожать плечами, еле-еле выдавливаю из себя:
– Прохладно становится.
Мариб нехотя засовывает руку в карман, вытаскивая телефон, и подсвечивает экран.
– Так, ладно, поехали, – голос чуть с хрипотцой, а я замечаю яркий блеск его глаз даже в темноте. Атмосфера такая странная. Одновременно и тёплая, откровенная, доверительная, и напряженная.
Мариб немного поворачивается, но внезапно меняется в лице, поскальзывается и смешно размахивает руками. Зацепиться за импровизированный стол он не успевает, а дальше склон и грязная вода.
Я протягиваю ему руку, цепляя за ладонь, и тут начинаю понимать, что теряю равновесие и опору под ногами: мужчина утягивает меня за собой. Какая-то доля секунды, и я, с тихим вскриком и судорожно впиваясь в его руку, кубарём лечу вниз со склона вслед за ним.
Как только я приземляюсь на спину, то чувствую на себе давящую тяжесть и жесткое дыхание в шею.
– Твою мать, – резкое замечание заставляет испуганно округлить глаза.
Воздух мгновенно заканчивается, дышать нечем: Мариб очень тяжёлый. Он немного поворачивается, и тут я чувствую, как что-то твёрдое упирается в мое бедро.
Я промокла, но не чувствую неприятного холода, а грязь, облепившая мою одежду и волосы, беспокоит меня в последнюю очередь.
Его лицо так близко от моего. И дыхание в мои губы… у меня начинает кружиться голова. Я с трудом сдерживаю порыв дотронуться до его губ и прижать за затылок его голову к себе ещё ближе…
– Не ушиблась?
– Нормально… – шепчу, потому что голос внезапно мне изменяет.
Его глаза, потемневшие в ночной мгле, мерцают внутренним светом. И затягивают… затягивают… господи, что же это… ни один мужчина не вызывал во мне таких эмоций. Я тяжело выдыхаю, а Мариб словно вбирает в себя мое дыхание и шепчет в ответ:
– Я тяжелый.
Очень тяжёлый. И очень возбужденный.
– Да, я чувствую. И мне дышать нечем…
– Извини! – он мгновенно подбирается, встаёт на колени и протягивает мне руку. – Вставай! Ты же…
Он поднимает меня на ноги и, цокая языком, стряхивает с себя грязные капли. А с меня можно просто выжимать всю эту болотную тину. Вода у берега и правда застоялась. Фу, пахнет ужасно.
С грустью оглядываю собственные вещи, ощущая, как холод охватывает мое тело и я начинаю дрожать. Мариб наспех стягивает свою футболку через голову, а я жадным взглядом впиваюсь в его рельефный торс и с трудом сглатываю.
– Раздевайся. Ты вся мокрая, – звучит короткий приказ.
Что?!
– Вы с ума сошли?
– Я включу печку в машине, согреешься. Но в таком виде ты точно заболеешь. Ну и ещё перепачкаешь мне сиденье.
– Вот спасибо. Приятно очень!
– Давай-давай!
Он ловит мое запястье и с силой дёргает на себя, помогая взобраться наверх.
Настойчиво стягивает с меня футболку и отбрасывает в сторону. Я стыдливо прикрываюсь руками. Меня пробирает от его близости. Мы полуголые. В ночи. Вдвоём. Он заведен. А я…
– Штаны тоже, – уверенно дёргает вниз резинку спортивных брюк, заставляя меня вскрикнуть от смущения и тут же вцепиться в его крепкие запястья.
– Не надо. Ну вы хоть отвернитесь!
– Так! Потом постесняешься! Дома. А сейчас надо быстрее раздеться и в машину.
Я не успеваю возразить, как Мариб, продолжая невозмутимо тянуть вниз резинку моих штанов, грубой силой гася мое сопротивление, присаживается на корточки, помогая полностью освободиться от одежды.
– Обувь тоже мокрая. Снимаем!
А я как будто не чувствую!
Хотя… кроме его горячих уверенных прикосновений я действительно уже мало что чувствую…
Немного покачиваюсь на слабых ногах и неосознанно облокачиваюсь о его крепкие плечи.
Он притягивает к себе вплотную, и его напряженное дыхание обжигает живот. Мне кажется, я только что согрелась. И даже чересчур.
Мариб помогает мне стянуть ботинки, и теперь я стою перед ним в одном белье. Внутри все трепещет от неловкости, и щеки краснеют. Я пытаюсь отодвинуться, легонько, просто дать ему понять, что пора уже
