под платье…
Ева тут же что-то бурчит про «нельзя», слабо толкает мой лоб своим лбом, сбивчиво дышит... А потом вдруг решительно отпихивает в сторону, удерживая на расстоянии полусогнутых рук.
Знакомая реакция. Как же она сейчас не вовремя и в то же время своевременно. Такой вот каламбур и из слов, и из мыслей, и из фактов.
Оба тяжело и громко дышим.
— Ты обещала, — лёгонько шлёпаю её по запястьям, но вместо того, чтобы перестать меня сдерживать, Ева вцепляется в ткань футболки ещё сильнее.
— Ты и так получил многое, — едва слышно бормочет, то ли чтобы затормозить меня, то ли больше убеждая саму себя.
— Сегодня? — переспрашиваю и нагибаюсь, чтобы провести носом по её шее вверх к щеке. — Сейчас, в этот момент? Уговор был на пять минут абсолютно любых действий.
Ну окей, не абсолютно любых, и она это помнит. Причём явно готова напомнить мне. Весь её вид кричит «нельзя».
Но мы договаривались на «без секса», а не без обжиманий, поцелуев или разного вида развратных действий. Поэтому это её «нельзя» ни хрена не действуют. У нас эти пять минут так пройдут, что каждая в нас намертво впечатается.
«Нельзя» и без того неубедительно звучат, а особенно теряют смысл, когда девчонка неосзнанно выгибается. Это куда больше на «можно» похоже... Она комкает ладонями футболку, громко дышит и ногами непроивзольно сдавливет мне бока.
Разве это «нельзя»? Ева ведь только и распаляет, дарзнит, будто понимая, что надо делать, чтобы я окончательно распрощался с и без того еле держащейся крышей.
Перехватываю её цепляющиеся за мою футболку руки, тяну их вниз, прижимая к подрагивающим ногам, и целую ещё раз. Ева уворачивается, и поэтому в губы получается не сразу. Тут же настойчиво сминаю их своими, чуть прикусив нижнюю, вылизываю, протискиваясь языком между слабо сжатыми зубами... Она ответит мне. Я добьюсь этого.
Сжав её руки одной своей, свободной фиксирую затылок девчонки. Несильно, но недвусмысленно сдавливаю, чтобы никуда не делась, к себе поворачиваю и, несмотря на слабые, с каждым разом утихающие, попытки высвободиться, продолжаю. И вот нихрена не чувствую, что подавляю её волю.
Ева дрожит. Но вовсе не из страха перед моим напором.
Долго она ещё будет из себя правильную девочку изображать?..
Я ведь знаю, как её распалить. Не так часто касался и целовал, но словно изучил уже, точно понимаю, где и как трогать, что руками, что языком у неё во рту. Целую, чутко внимая реакции, и, кажется, плавлюсь от того, как плавится против воли она…
Наконец, её губы расслабляются, а запястья подрагивают в моих не в попытке освободиться, чтобы оттолкнуть, а в желании прикоснуться. Чувствую это удивительно ясно и остро, а потому отпускаю, заодно этим оставляя и себе больше простора для действий.
Ощутив её руки на себе, даже целовать почти перестаю, только касаюсь губами губ, желая прочувствовать её ладошки и неуверенные пальцы максимально. Ева не решается на что-то большее, чем осторожные поглаживания по моей спине или теребления моих волос на затылке. Но и это распаляет нехило. Она ведь больше даже не думает о сопротивлении.
А потому теперь уже мои руки исследуют тело девчонки. Тело, которое давно хочется до наваждения… Губы снова настойчивее действуют на губах, а потом — ниже и ниже: на шее, на ключицах, почти даже до груди доходят, едва умудряюсь себя стопорить. Обещал же не раздевать. А целовать платье вместо нежной тёплой кожи как-то не тянет. Меня ведь от Евы штырит, от её запаха, податливости, отзывчивости и трепета на каждое моё действие.
Впрочем, это не мешает впитывать соблазнительные округлости руками, чувствуя их даже через ткань. Заводит мгновенно. Особенно то, что Ева только постанывает едва слышно, сдавленно, вместо того, чтобы снова отстраниться. Эту лишнюю мысль девчонка, наконец, точно выбрасывает из головы.
Но чем больше мне позволяют, тем больше хочется. Сдерживаться почти нет сил. Делаю резкий рывок бёдрами вперёд. Вколачиваюсь в неё, пусть и оба в одежде, но этого достаточно, чтобы Ева прочувствовала моё желание и представила в самых разных подробностях, что я бы хотел с ней сделать.
Она чуть не задыхается. Неосознанно впивается ногтями мне в спину… Но не отталкивает.
Чёрт возьми, и как тут продержаться?..
Словно уловив мой настрой, долбанный телефон всё-таки приходит на помощь своей хозяйке. Хотя, скорее, обламывает её почти так же крупно, как меня. Этот сигнал противным звуком вклинивается между нами, напоминая о реальности.
Реальность буквально оглушает. Мгновенно воспринимается пыткой. Я до сих пор чувствую, как кожа горит там, где касались пальцы и губы Ильи. Да и как вообще могу перестроиться, если он до сих пор располагается у меня между раздвинутых ног, даже не думая отодвигаться? Хотя явно слышал сигнал об окончании времени. Отстранился ведь именно тогда…
Боюсь посмотреть на Илью, но чувствую его взгляд. Он не убирает руки. Сколько уже? Секунда? Минута? Час? Восприятие времени теряется напрочь.
Моё сердце стучит так, будто собирается отработать все удары, отведённые ему на жизнь, именно сейчас. Пальцы Ильи едва ощутимо поглаживают меня по рукам, но мне и этого достаточно, чтобы открыть глаза и одновременно сбить дыхание. А заодно вспомнить, кто стоит передо мной.
Но совсем недостаточно, чтобы очнуться и оттолкнуть… Скорее наоборот, погружаюсь в странное оцепенение.
Сигнал прозвенел. Мы должны прекратить…
Эта мысль только в голове бьётся, причём, видимо, исключительно у меня, а действиями это ничем не выражается. Слишком уж многое я уже позволила Илье, слишком уж поздно будет продолжать вести себя так, будто мы чужие.
Он неожиданно прикасается к моему лицу, нежно проводит по щеке и убирает свисающую прядь волос за ухо. Пока я нахожусь в странном ступоре, чуть наклоняется. Я привычно затаиваю дыхание в ожидании поцелуя, который, скорее всего, последует, но его губы оказываются у моего уха. Почти касаются, но едва уловимо.
— Ну что, остановимся? — проникновенным шёпотом спрашивает Илья. — Или всё-таки продолжим?
Его большой палец прочерчивает узоры на моей щеке и, опустившись ниже, медленно проводит по дрожащим губам. А взгляд блуждает по моему лицу, пытается поймать мой, но я упорно не смотрю в ответ.
Остатками сознания напоминаю себе, что мне задали вопрос. Точнее, даже два. Очень даже конкретных и чувственных таких вопроса. И логичных — мы ведь какого-то чёрта продолжаем находиться почти в той же позиции, что и в те пять минут были.
Илья, значит, предоставляет выбор мне? Из благородства, или потому что хочет, чтобы сама сдалась, на словах это обозначила?
А ведь я могу. Умом понимаю, что
