— Хорошо, он будет рад слышать твой голос.
— Оля…
— Сколько ему дадут?
— До десяти лет. Но там смягчающие. И адвокат нормальный… Лет пять, не больше.
— Ммм…
— Оля… Если хочешь, можно организовать свидание.
— Не хочу.
Вася молчит. Смотрит. Тяжело и с укором. А во мне неожиданно от его взгляда этого укоряющего просыпается дикая злость.
Я разворачиваюсь к нему, оскаливаюсь по-звериному:
— Что смотришь? Что? Нехер на меня так смотреть, понял, ты? Я не пойду к нему! Я не хочу его видеть и знать, так ему и передай! Понял? Прямо этими словами! И скажи, что наш ребенок умер! Из-за него! Понятно? Из-за него! И пусть идет по этапу! Пусть! Я его ждать не буду! Не буду! И не дай бог ему еще раз появиться возле меня! И тебе! Ты понял? Он убил нашего ребенка! Он — меня! Меня убил! Я — мертвая! Мёртвая для него! Пошел вон отсюда!
Вася смотрит еще на меня какое-то время. Неожиданно не зло. Печально и с сочувствием.
И от этого взгляда меня вообще выносит.
Я хватаю вазу с пионами, которые он принес, как всегда, от Олега, с таким, сука, видом, словно не изменилось ничего! Словно все по-прежнему! Тварь! Все твари!
И швыряю в него вазу и проклятые пионы. Вася уклоняется автоматически.
Хваленый фарфор неожиданно остается целым, ударившись о стену, а пионы разлетаются по всей комнате. Запах становится невыносимым.
Я зажимаю руками рот и бегу в ванную.
Вася пытается поддержать меня, но я злобно отпихиваю его руки. Чужие прикосновения я теперь не выношу. Просто на физическом уровне.
Потом я умываюсь холодной водой. Ловлю в зеркале взгляд Васи. Внимательный и заботливый.
— Уходи, Вася. И не приходи больше. Передай своему хозяину все, что я сказала.
Вася молчит, смотрит на меня еще какое-то время.
А потом уходит.
А я еще долго сижу в ванной, потому что не могу себя заставить выйти в комнату, где все пропахло проклятыми пионами. Я теперь всегда буду ненавидеть этот запах. Всегда.
Я тебя позабуду так быстро,
Как кончаются белые ночи.
Как в костре затухающем искры
Умирают под влагой небес.
Ты уйдешь, словно призрак рассветный.
Неживой, никакой, незаметный.
Ты меня позабудешь скорее,
Чем я кончу писать о тебе.
М. Зайцева.
Примерно пятнадцать лет назад.
Марат смотрит на меня взволнованно. Держит за руку, мягко поглаживает ладонь большим пальцем. Это приятно. Не до дрожи, конечно, но так… Приятно.
— Я понимаю, что это быстро, Оля, — говорит он, — но я тебя как увидел тогда… Знаешь, даже о боли забыл. Обо всем забыл. Ты — самое лучшее, что в моей жизни есть, Оленька! Я тебя люблю. Я хочу с тобой всю свою жизнь прожить.
Я смотрю на него, на его нервные тонкие пальцы музыканта, на слишком длинные, на мой вкус, волосы, небрежной ухоженной волной падающие на высокий лоб, и не знаю, что сказать.
История слишком далеко зашла. И назад не повернуть.
— Ты можешь сейчас ничего не говорить, — продолжает Марат, — я понимаю все. И ни на чем не настаиваю. Но просто знай, что я тебя всегда буду ждать и любить.
— Марат… — я начинаю говорить исключительно потому, что надо что-то сказать. Просто надо. По ситуации.
Он перебивает.
— Оленька… Не надо. Давай поедим. Музыку послушаем. Здесь сегодня мой приятель по консерватории играет. Лабает, так сказать…
Я киваю, режу мясо, нанизываю помидорку на вилку.
Пью шампанское.
Занимаю руки и время. Только чтоб не смотреть в глаза. Только чтоб не отвечать. И все думаю, думаю…
Ну вот как я так умудряюсь? Как получилось попасть настолько глупо в совершенно нелепую ситуацию?
Марата я забирала год назад из его квартиры, с аппендицитом. Причем, с осложнениями, как выяснилось, вплоть до перитонита. Он не хотел ехать, кричал что-то про концерт и про то, что пропустить невозможно. Тогда мне пришлось действовать решительно. Конечно, он мог написать отказ, и формально, в случае его смерти, я была бы защищена, но мне даже в голову тогда такое не пришло. Кивнула медбрату Вадиму, что только-только начал ездить со мной, он понятливо скрутил буйного больного и донес до машины.
Ну а в приемном его угомонили уже. Да и боли такие начались, что явно не до побега стало.
Марат нашел меня примерно через две недели.
Пришел с цветами и билетами на концерт в консерватории.
А после концерта встретил и пригласил в ресторан. Есть ему нормально было еще нельзя, но все равно время мы провели чудесно.
Так и повелось с тех пор. Марат появлялся пару раз в неделю, вытаскивал меня на какое-нибудь мероприятие, развлекал.
Примерно через месяц общения такого плана, попытался поцеловать.
Я уклонилась и поняла, что надо разговаривать.
Поговорила. Объяснила, что пока что не готова к отношениям. Марат все понял. Вроде. Согласился, что да, времени мало прошло.
И все продолжилось в прежнем приятно-необременительном режиме.
Я, со своей работой и учебой, особенно не могла часто встречаться. У него тоже концерты и гастроли.
Ведущая скрипка, как-никак. И как-то так приятно все было, так просто и комфортно, что, когда он начал опять заговаривать о наших отношениях… Я не стала прерывать. И резать.
Подумала вдруг, что уже, наверно, хватит? Хватит же?
Олег уже давно исчез из моей жизни. Его нет. Нет, конечно, он где-то есть… Но главное, что его рядом со мной нет. Как я и хотела.
Я продолжила работать на родной СМП, спокойно, насколько это вообще применимо в моей ситуации и в моей работе. Училась, оставался еще год до окончания. После занятий заступала на смену, как фельдшер, времени не оставалось ни на что. И сил даже на воспоминания не было.
Олега осудили на семь лет строгого режима. И отправили куда-то на Дальний Восток.
Я не узнавала, куда. Вася, выполняя мой приказ не появляться, сунул в почтовый ящик письмо от него и краткую записку, с адресом и информацией. Записку я выкинула, а письмо… Письмо так и не открыла. Положила в шкаф. Туда, где его вещи хранились. Которые я тоже выкинуть не смогла. Кляла себя за слабость, за глупость, за бесхарактерность… Но не смогла.
Время летело быстро, я даже не замечала его бег.
И все постоянно думала, что, наверно, правильно говорят, что лечит оно.
Не лечит. Но притупляет боль. Я уже не помнила себя той счастливой восторженно-наивной девочкой, которая не ходила — летала. И насмотреться не могла на своего парня. Своего мужчину.
Теперь, после стольких лет, оглядываясь назад, я видела все те нестыковки, все те странности, что тогда меня не заставляли задуматься даже. Надо же, как качественно задурил голову! Опытный мужчина, ничего не скажешь. Кто я против него? Наивная девочка…
Поверила, глупая. Греция, Болгария… Счастливая жизнь. Дом и дети. Дура.
Воспоминания отдавали горечью, я стремилась их забить работой. Хорошо, что с этим в моей профессии никогда проблем не было. Хочешь больше работать — да не вопрос!
Я хотела.
Мне было незачем возвращаться домой. В квартиру, где я не решалась даже обстановку сменить. Не было времени и сил.
А потом и желания.
В конце концов, почему я должна что-то менять здесь? Это квартира моих предков. Многие предметы мебели пережили блокаду. И убирать их в угоду своему эго… Только потому, что они помнят его?
Нет уж. Они достойны тут находиться. Уж точно больше достойны, чем случайный человек, внезапно появившийся и так же внезапно исчезнувший.
Мне даже жаль было прабабушкиной вазы, у которой все же откололся кусок от горлышка, когда я запустила ее в Васю.
Но вазу я склеила и вернула на прежнее место. И никогда не ставила в нее цветы.
Марат начал опять активничать примерно месяц назад. Приглашал меня на общие для их тусовки мероприятия. Интимно держал под локоть. Всем представлял, как свою девушку. Учитывая, что дальше неловких поцелуев у нас дело не заходило, такие заявления были странными. Но я не противилась. И думала о том, что, наверно, можно к нему привыкнуть.
