— Алексей Витальевич, — позвала Клинкова, останавливая главврача в дверях, — Спасибо.
— На здоровье, Вера. Вечером зайду.
Снова оставшись одна, Клинкова откинулась на подушку, снова зашипев от боли и уставилась в потолок.
Голова работала плохо — отходняк от сильных препаратов она переносила плохо, а то, что ее накачали, будь здоров, она не сомневалась.
Также как и не сомневалась в том, что стрелявшим был Витька.
Вера молчаливо смотрела на развернувшийся пикник в ее палате, все чаще переводя взгляд в окно. Рядом что-то бубнила Софа, показывая не то новый платок на шее, не то жемчужные клипсы на ушах. Мысли были заняты другим, в прямом смысле. Уже который раз она прокручивала в голове тот день, все больше убеждаясь в том, что в машине был Ковалев. Ну, она же не дура, в конце концов. Да, на нервной почве могла поехать крыша, но чтоб не узнать человека, с которым провела бок о бок большую часть жизни, вряд ли.
Он не видел ее за глухой тонировкой Исаевской машины, но она разглядела его с точностью до мелочей. И эти нахмуренные брови, сосредоточенный взгляд, даже закушенную губу. Она видела как на картинке. И каждый раз задавалась бесконечным числом вопросов, на которые, к сожалению, ей никто не мог ответить.
Кроме самого Ковалева.
— Верунчик, ну я смотрю, ты с достоинством приняла свое ранение. Прошла так сказать, боевое крещение, — Мишка поправил на плечах сползающий халат и присел на край больничной койки. Отломил, по-братски, ей пару долек мандарина и протянул стопку с водкой.
— Ну, Мих, нельзя ей, я же говорил, не лезь.
Артем, развалившись в кресле, напротив небольшого столика в палате, смотрел на Веру, казалось, будто контролируя каждый взмах ее ресниц. После того, как ее привезли в больницу, он приехал только через два дня, уставший, раздраженный, и такой отстраненный. Просил прощения, целовал коленки, скрытые больничной распашонкой и смотрел. Вернее сказать — следил.
Как сейчас.
— Ну как нельзя? Ну, лечиться то как-то надо, в конце концов. Ее эти медички пичкают дерьмом всяким, а народное средство все лучше…
— Прошло всего четыре дня, ей до конца недели точно лежать. Не лезь блять, говорю, — Артем подошел к койке, забирая у друга стопку, выпивая ее самостоятельно.
— Рыжая, ты, правда, поправляйся, — как всегда неожиданно заговорил Андрей, — Тут к нам недавно Санта заскакивал, спрашивал, когда можно будет Эльзу послушать, уж больно соскучился он за тобой.
— Кстати, парочка моих подружек тоже спрашивали, когда ты снова выступаешь. Маринка вообще сказала, что ты была похожа на диву последний раз.
Софа стояла в настежь распахнутом окне и курила, стараясь как можно больше высунуться, чтобы дым не полз по палате. Она так забавно висла на подоконнике, что Клинкова невольно улыбнулась.
— Я тебе сказал, здесь не курить.
— Отстань, — Софа отмахнулась от Исаева, снова повиснув на подоконнике, — Ты сам скоро позеленеешь от нехватки сигареты в зубах… На улице, две подряд выкурил, представляешь, Вер.
Она несомненно была благодарна, за то что они практически не оставляли ее одну. Постоянно кто-то приходил, что-то приносил, эти разговоры, шутки, которыми они старались привлечь ее внимание.
Вчера вот Самохина приходила, как-то неосторожно проболтавшись в разговоре, что периодически встречается с Мишкой. Лыбу давила, капец. Блестела, как начищенный самовар. А Зимин вот наоборот молчал и даже как-то сделал вид, что не помнит, кто такая Ленка и как он познакомились.
— Ты такая молчаливая, — Артем подсел, пока Софа перепиралась с Андреем, который в свою очередь спорил с Мишкой, — Болит? Хочешь, я их выгоню, а ты полежишь, отдохнешь?
Болело.
Сердце болело за Витьку, как не странно.
— Ты уже знаешь, кто это сделал? — Вера повернулась к мужчине, обхватывая пальцами его запястье, чуть потянув его на себя.
— Не думай об этом. Это не должно тебя волновать…
— Я волнуюсь за тебя. Это Гордеев?
— Я не знаю, Рыжая.
Артем опустил плечи, словно выпустил из груди весь воздух и ссутулился. Очевидно, что его вся эта ситуация угнетала не меньше Клинковой и самое страшное, что он не знал, что ему делать и как себя вести. От этого он нервничал и бесился. Он все чаще и чаще уходил в себя или закрывался ото всех в полнейшем одиночестве, как будто вновь и вновь продумывал дальнейший план действий. Но одно она знала, точно — возмездие настигнет всех, кто к этому причастен, Исаев достанет любого, кто бы им не оказался. И Вера прекрасно понимала, что если он доберется до Ковалева, который, в свою очередь, был чьей-то шестеркой, его уберут так быстро, никто даже глазам не успеет моргнуть. И самое отвратительное — всем будет наплевать, потому что он обычное пушечное мясо. Такие парни как он, погибали каждый день, им не было счету, а потому что их специально растили, как поросят на убой.
Вера понимала, что если Исаев убьет Ковалева, ей будет нечего возразить ему, потому что каждый выполнял свою работу, только Витька выйдет из игры, вперед ногами, а Исаев пойдет по верхам, чтобы добраться до «головы» и неизвестно, чем закончится его игра.
И от этого Клинкову мутило самым настоящим образом. Ее тошнило целыми днями, пока не было Исаева, и она не знала, чем он занимается. Ведь Ковалева уже могли приложить, а она даже не узнает об этом.
— Чего шепчемся, господа хорошие?
— Мих, закругляйся. Вере надо отдохнуть.
И они как-то быстро собрались, разложили свой недоеденный пикник по пакетам, Зимин, удовлетворенно улыбаясь, сунул подмышку недопитую бутылку. Долго прощались, Софа пообещала привезти в следующий раз батник, который заказала для себя, но он не подошел по размеру. Андрей, с каким-то несвойственным для него сожалением в голосе, просил Веру быстрее поправляться и возвращаться в строй, а Мишка закинул напоследок какую-то шутку и, подмигнув, вышел из палаты последним, оставляя Веру и Артема вдвоем.
- Расскажи мне все.
Голос неожиданно осип, когда она взяла его за руку, и заставила посмотреть ей в глаза, хватая за подбородок и поворачивая к себе. Артем вздохнул, махнув ладонью по макушке несколько раз, и поднялся с койки, снова распахивая прикрытое Софой окно. Кулаками упирался в подоконник, пока туда же сыпался пепел с сигареты, предусмотрительно зажатой в зубах.
Он как будто не спал все эти дни. Не ел. Ничего, кроме того что мотался как зверь в клетке, туда сюда. То ли ждал чего-то, то ли действительно чувствовал себя загнанным в ловушке.
— Когда я просил тебя, не общаться с Гордеевым… Я не хочу чтоб ты думала, что вот, я такой вредный, запрещаю тебе общаться. Он такой человек, понимаешь, степень его влияния довольно широка и если он действительно начнет шевелиться, в эту воронку попадут все. И ему будет абсолютно наплевать, кто перед ним: дочь, мать, брат, сват. Он пойдет по головам, до конца. Ты наивная, маленькая девочка, которая доверяет всем без разбора, а он этим пользуется, понимаешь, давя на самые твои больные точки. Я знаю, что для тебя все это значит, отец, мать, семья, но ты пойми, что если ситуация усложнится и пойдет не так, как мы предполагаем, я буду делать то, что тебе не понравится. Я не хочу, чтобы ты меня ненавидела, но если вдруг встанет выбор… Ты, же понимаешь? Ты все понимаешь, моя девочка.
Он говорил все это время, даже не обернувшись, чувствуя спиной ее глаза и ее напряжение.
— А ты понимаешь, что если вдруг передо мной встанет выбор, я выберу тебя.
— Я не хочу потом всю жизнь отмаливать грехи, за то, что убил твоего отца. Ты сейчас так говоришь, но мы оба знаем, что ты мне этого никогда не простишь.
— Ты собираешься его убить?
— Если понадобится — да.
Клинкову как будто скрутил невидимый жгут, и она еле сдержалась, чтобы не позволить рвущимся наружу конвульсиям трусить ее итак слабое тельце.
