Высунувшийся в проход Назаров преображением постоянной клиентки впечатлился и под пристальным надзором стажерки соорудил капкейк размером в два раза больше обычно. Еще и вишенку выбирал так долго, что я уже начала опасаться за сохранность Анечкиной косы и нервов.
– Семь лет! – рвано хохотнула Лиза, когда я вернулась с ее заказом. Откинув упавшую на глаза челку, брюнетка с надрывом продолжила, остервенело вертя появившуюся на безымянном пальце правой руки золотистую металлическую полоску. – Семь гребаных лет я методично сжигала мосты, стирала воспоминания, чтобы…
– Что? – отчего-то было важно узнать хоть немножко о личных демонах Елизаветы Истоминой, еще недавно казавшейся идеалом дисциплинированности и рационализма.
– Чтобы карма подкинула мне на стол контракт с фирмой, директором которой является Александр свет Владимирович. Мать его за ногу. От притяжения к которому я и бежала, – отправив вишенку в красивый рот в форме сердечка, Лизавета стащила мешавшее ей кольцо и засунула украшение в карман шорт, возводя нелепость ситуации в квадрат: – в день моей помолвки с другим мужчиной.
– И что будете делать?
– Я же мазохистка, – фыркнула девушка, одним махом опрокидывая в себя содержимое рюмки и вызывая небольшой приступ зависти от того, как изящно она вытирает остатки алкоголя с накрашенных рубиново-красной помадой губ. – Подпишу, конечно.
– Красивого мальчика заказывали? – как черт из табакерки, Ромка выскочил из-за спины Лизы и поставил перед ней еще одну порцию спиртного, лукаво подмигивая и не скупясь на комплименты: – самой красивой гостье за счет заведения.
– Льстец, – благодарно улыбнувшись парню и с неприкрытым удовольствием слизывая кристаллики соли со стекла, Истомина, на бис повторив трюк с текилой. И, безошибочно определив восхищение по моим широко распахнувшимся глазам, серьезно обронила: – любовь – это больно, Вика.
Глава 26
Егор
Свобода начинается со слова «нет»,
когда ты упрямо мотаешь головой,
утираешь ледяной пот и встаешь
один против всех.
(с) «Иди куда хочешь», Генри Лайон Олди.
Глядя на пыхтевшего, словно доисторический паровоз друга, Егор допустил мысль, что все же погорячился. И переборщил, да. Выбрав в качестве цели неприступную пышечку, на удивление, знавшую себе цену и не собиравшуюся подпускать Веселовского ближе, чем на расстояние пистолетного выстрела.
В унисон погоде и прохудившемуся небу, Пашка был хмур, не общителен и сосредоточен на сплетении проволоки, деревяшки и бумаги во что-то невнятное. Абсолютно не походившее на предмет его обожания, но почему-то напоминавшее...
– Кукла Вуду? Серьезно? – Потапов сцедил смешок в кулак, на всякий случай отодвинувшись от помешавшегося на нетрадиционных способах обольщения приятеля. – На войне и в любви все средства хороши?
– Закройся, – сердито буркнул и без того не слишком дружелюбный Веселовский, когда деревяшка от его стараний разлетелась на три разноразмерные щепки, одна из которых щелкнула шатена по носу. Удрученный сим фактом Павел тяжело вздохнул и, покосившись краем глаза на Егора, с притворной добротой поинтересовался: – сам что будешь делать, когда Вика узнает?
– Будем решать проблемы по мере их поступления, – Потап неопределенно пожал плечами, вытаскивая из пальцев Веселовского останки неудавшейся поделки и точным движением отправляя оные в мусорку.
Насвистывая бравурную мелодию, Егор направился за очередной порцией кофе, вместе с зевком давя дурное предчувствие, ворочавшееся глубоко внутри. Отказаться от заключенного на отличницу пари не позволяла пресловутая гордость, признаться во всем Вике – опасение порвать тонкую нить доверия, протянувшуюся между ними. Так что, не придумав ничего дельного, блондин продолжал оттягивать неизбежный момент, легкомысленно надеясь: а вдруг пронесет.
На пару секунд выпав из реальности, Потапов слишком резко повернулся и, не удержав равновесия, опрокинул стаканчик с кофе на господина в стильном, явно дорогом кашемировом пуловере молочного цвета. Сосредоточившись на расплывшейся грязно-коричневой кляксе, блондин далеко не сразу сообразил, что только что нанес ущерб гардеробу собственного отца.
– Егор, – Николай Леонтьевич поморщился, не скрывая недовольства оплошностью отпрыска и мысленно перекраивая планы, включавшие в себя две деловые встречи, партию в теннис со старым приятелем и поездку к любовнице.
– А ты каким ветром? – Потапов-младший раскаяния по поводу произошедшего не испытал, напротив, ощутил странное удовлетворение от того, что всегда идеальный образ отца, пусть и ненадолго, стал неидеальным. И можно было не париться по поводу надетого впопыхах слишком простого черного свитера с небольшой каплей белой краски на правом рукаве. Так же, как и по поводу скромных часов с потертым кожаным ремешком на левом запястье, которые люто ненавидел Николай Леонтьевич.
– У декана твоего был, успеваемостью поинтересовался, – слетевшая с тонких губ мужчины ложь не выдерживала никакой критики, потому что за все время обучения Егора Потапов-старший не появился в стенах университета ни разу. Даже когда на капоте автомобиля того самого декана обнаружилась весьма интересная надпись с совсем уж неприличной картинкой, дело закончилось внушительной суммой, перечисленной на счет университета в благотворительных целях.
– Ты бы лучше мне в детстве сказки рассказывал, – ехидно бросил блондин через плечо, выходя на порог и с разбегу запрыгивая на перила. Вытягивая вперед ноги и скатываясь вниз под неодобрительным взглядом отца и восхищенно-завистливым – первокурсника в смешной детской шапке с изображением пикачу *[1]. Не дожидаясь, пока отец его нагонит, Егор вышел на парковку и по привычке облокотился на капот своего железного друга.
Николай Леонтьевич шел не спеша, одной рукой удерживая мобильный, а второй вытаскивая из кармана темно-синих классических брюк неизменный портсигар. С сигаретой в зубах, Потапов-старший был похож на героя какого-нибудь блокбастера, никогда не оборачивающегося на взрыв. Даже если горит целый город. Даже если полыхает огнем вся, черт возьми, планета.
– Мне нужно, чтобы ты сошелся с дочкой Семенова.
– А мне нужен порш кайен, вилла на Мальдивах и миллион долларов США, – парировал Егор, картинно загибая пальцы и не тушуясь перед мрачневшим отцом. Выводя носком кроссовка знак бесконечности, блондин скрестил руки на груди и, демонстрируя завидное равнодушие, поинтересовался: – с какой радости?
– С той, что Семенов не хочет начинать перспективный проект, пока его дочка расстроена, – Николай Леонтьевич выдержал паузу, прикуривая очередную сигарету, и, выпуская несколько колец дыма, продолжил: – из-за того что мой сын с ней расстался.
– И больше танцевать на этих гребаных граблях не собирается, – отрубил Потап, оживляясь при виде знакомого силуэта, показавшегося в конце парковки. И тщетно борясь с желанием скорее свернуть бесперспективный разговор и утащить Вику как можно дальше от разведшего бурную деятельность родителя.
– Егор, – гневные нотки в низком с бархатной хрипотцой голосе сигнализировали о том, что терпение Потапова-старшего на пределе, но блондин уже ничего не слышал, отталкиваясь от прохладного металла в попытке обогнуть стоявшую на пути преграду. И несказанно удивляясь от того, то эта самая преграда не только говорит, но еще и цепляется за рукав его свитера: – Егор, я прошу по-хорошему.
Слова повисли в воздухе, так же, как и пальцы Николая Леонтьевича, в то время как Потап уже прокладывал дорогу к Смирновой, нагнувшейся, чтобы завязать шнурки коротких черных ботинок, и не замечавшей прикованного к собственной скромной персоне внимания. И испуганно ойкнувшей от того, что Егор подхватил ее под мышки и закружил, заставляя облака слиться с землей в одно размытое пятно.
Насладившись звонким, словно колокольчик, смехом, блондин поставил Вику на ноги и потащил за собой, переплетая их пальцы. Кожей впитывая тепло прикосновения, Егор постепенно обретал уверенность, что обязательно выкрутится. Не может не выкрутиться, в конце концов. Потому что ради вот такой застенчивой, мягкой улыбки на губах отличницы можно не то что пренебречь просьбой отца – звезду с неба достать.
