накончал в своих многочисленных шлюх одномоментно, может, дети так удачно для него подворачивались. Может, еще что-то… В любом случае, всех их уже нет. Каждый из этих десяти стал разменной монетой, платой, ну, или мишенью для его врагов. И отдавал он их безжалостно. Потому что знал, что готовится следующий такой же, которого тоже убьют за властолюбие, тщеславие и бескомпромиссность их ненастоящего отца. Луневич никогда не хотел дочку. Он презирал и презирает всё женское, даже собственную дочь. Он ее ненавидел, до двенадцати лет внушал ей самой и всем окружающим, что она — сын. Пока у «сына» не начались месячные. А потом он выкинул его из дома, как бракованного. Велел избавиться. Кровь пошла, а яйца так и не прорезались. Прикинь, какое разочарование? — невесело усмехнулась я и резко утерла щеку от слезы. — Чуда не случилось. Даже за его большие бабки не случилось того, что он хотел сильнее всего. У Луневича никогда не было сына. У него есть только дочь. Была. Я.
Моя речь закончилась несколько секунд назад, но Колчин так и остался стоять, словно к месту прибитый. Смотрел на меня серыми пасмурными глазами и, кажется, даже не дышал. Складывалось впечатление, что информация до него доходила как по старому ветхому трубопроводу вода.
В момент, когда я решила узнать, будет ли на моё откровение хоть какая-то реакция, в мою шею впились жесткие мужские пальцы, ноги потеряли опору, а я оказалась до темных кругов перед глазами впечатана в стену затылком. В щеку до привкуса крови был вдавлен пистолет.
— Повтори, — выронил Колчин хрипло. Мужчина дрожал всем телом, ярость кипела в нем как в гребанном адском котле. Должно быть, с невероятным усилием он сдерживал себя от лишнего движения любого из пальцев. Он с легкостью может меня придушить или спустить курок. Ему ничего не мешало. Не было ни единого повода для того, чтобы сохранить мою жизнь. — Что ты только что сказала? Повтори!
— Ты слышал, — едва смогла я выдавить через сдавленную мужскими пальцами глотку.
— Как, сука? Как?! И давно ты знаешь?
Каждое слово зарождало в нем все больший накал гнева. С каждой сказанной им буквой мои шансы остаться живой сводились к нулю. Вдох я сделать уже не могла, даже крошечный. Вкус крови во рту лишь становился гуще оттого, с каким усилием мне в щеку вдавливалось дуло пистолета.
— О чем? — в глазах темнело, но я продолжала вести диалог, потому что хотела, чтобы он получил ответы на каждый из своих вопросов, если от этого ему станет легче и проще приять реальность.
— Кто я такой и за чем пришел.
— Пару дней. Я позвонила… — говорить уже не казалось возможным. Я почти теряла сознание от нехватки воздуха, но сопротивляться даже не пыталась.
Мужские пальцы резко исчезли с шеи, дуло пистолета больше не давило. Я рухнула на пол мешком, когда Колчин разжал пальцы и отошел в сторону. Мужчина метался по домику, пока я кашляла, хватая ртом воздух. Едва смогла встать на колени и сипло продолжить то, что хотела ему сказать:
— Я думала, ты тоже знаешь, кто я. Или сопоставишь Луну и Луневича…
— Заткнись, сука! Просто заткнись! — кричал он, тыча в мою сторону пистолетом. — Я трахал тебя, а не паззлы собирал!
— Я с двенадцати лет живу под фальшивыми документами. Мне помог один очень хороший человек — Штырь. Он инициировал свою смерть, чтобы уйти из охраны отца и помогать мне, заодно сам стал свободным. Все эти годы мы ищем хоть что-то, за что Луневича можно посадить... Вернее, ищем доказательства его многочисленных преступлений… Я знаю, что ты пришёл мстить ему за сына. Понимаю…
— Что ты можешь понимать? Что?! — вскрикнул Колчин и смахнул со стола всё, что на нем было. — Ты понимаешь, что такое видеть своего ребенка мертвым? Ты понимаешь, что такое хоронить его? Видеть, как гроб с его телом уходит в землю? Это ты понимаешь? Да?!
Мужчина кричал яростно, с ненавистью, но глаза его были полны слёз.
— Ты прав, Миша. Я тебя никогда не пойму и не смогу разделить твою боль, — говорила я, даже не пытаясь встать с коленей. Его слёзы отражались болью во мне, в глазах защипало. — Знаешь, почему я пряталась в том доме, когда ты пришёл ко мне со своими автоматчиками? Отец вдруг понял, что если я не стала сыном, то мое тело и свободу можно выгодно продать своему дружку, с которым он хочет вести бизнес. Поэтому, Миш... — с усилием сглотнула болезненный ком в горле, чтобы не проронить ни слезинки. Покорно опустила голову, предоставляя себя его воле. — …твой сын заслуживает того, чтобы ты отомстил за него. А я лучше сдохну, чем буду продана кому-то. Если умирать, то хотя бы во благо чего-то. Если тебе от этого станет легче, если ты, наконец, почувствуешь, что твоя душа станет спокойна, то помоги нам обоим. Один выстрел, и мы оба свободны.
С покорно опущенной головой ждала исполнения приговора.
Несколько минут метаний по комнате, и в поле моего зрения остановились мужские берцы. Опущенная рука с пистолетом плавно поднялась. Прицел прямо в голову.
— Ты ни в чем не виноват, — шепнула я до того, как раздался выстрел и стало легко и пусто.
За первым выстрелом, принесшим мне, как я думала, облегчение, последовал второй, третий и так до тех пор, пока не опустела обойма. Из ствола вылетело восемь пуль, но ни одна из них в меня не попала. Только пол остался в щепках там, куда приходились выстрелы.
— Одно единственное я пообещал сыну на его же могиле. Одно единственное, блять! — кричал Колчин. — Забрать жизнь за жизнь. И даже этого не смог. Ни защитить его, ни отомстить за него! Сука!
— Слабак, — утерла я сопли и, опираясь о стену, встал на ноги, которые нешуточно тряслись. Да меня всю колбасило. —
