- Юля… если ты уверена в диагнозе, если уверены врачи – то…
- Уверена. С желудком ещё ничего – опухоль предлагают вырезать и посмотреть динамику; но с пищеводом – всё совсем плохо, лечение никакого результата не даст, только измучает меня и подарит максимум лишний месяц.
Я обнял её:
- Знаешь что… жизнь-то у тебя была насыщенной, интересной. Жаль только, что это не сделало тебя счастливее... А так - весь мир ведь объездила, столько удовольствия; делала, что хотела. Ты видела вещи, делала вещи, о которых другие только мечтают, а большинство - даже не могут себе представить. Ты занималась только тем, что тебе нравится. Самым любимым делом на свете. Многие ли могут этим похвастаться?
- Зато сейчас постигла расплата. Я считаю – несправедливая, - заплакала Юлия. – Пусть я дерьмо, здесь не возразишь; но и похуже дерьмо землю топчет, а умирать – мне?
- Ну знаешь ли! Я вот – вообще отличный человек! – смеюсь я, пытаясь отвлечь её от ужаса, через который нам предстоит пройти. – И где справедливость? Жизнь вознамерилась отнять самое дорогое, мою огромную любовь, мать моих обожаемых детей, которую я и без всяких детей любил бы до умопомрачения. Мне-то каково, подумай!
- Считай, что тебе повезло. Если бы не болезнь – не приехала бы! Мне и в Париже было хорошо! – бросает Юлия сквозь судорожные рыдания. Я интересуюсь:
- А что, в Париже нашёлся неплохой любовник? Не одна же ты там четыре с лишним года куковала?
- Ясное дело, не одна! – вызывающе смотрит Апраксина. – Был любовник – и не один! Но… кому нужна больная?
- Мне нужна, - со вздохом констатирую я.
- И не смей мне предъявлять претензии – ты-то спал здесь со своей Ольгой!
- Даже не собираюсь. Но я не закончил со своими условиями. Ты тоже кое-что сделаешь ради меня. Попробуешь бороться.
- Не вижу смысла, - возражает Апраксина. – Выторговывать себе лишний месяц ценой невероятных жертв, хотя могла бы жить полноценной жизнью?
- Не знаю уж, насколько жизнь твоя была полноценной, - нополнойжизнью ты сорок пять лет жила и ни в чём себе не отказывала! Даже на детей родных не оглядывалась! Разочек сделаешь, что я велю, не переломишься.
- Мне надоело таскаться по врачам – неужели ты не понимаешь, Даниил?
- Понимаю. Так что сам всё тебе организую: разберусь в вопросе, пообщаюсь со знакомыми – и пойдёшь туда, куда я тебя за руку приведу. Договорились?
- При выполнении встречного условия, - вскинулась Юлия. – Сперва я пообщаюсь с детьми, я хочу увидеться с Лёвой.
- Твои «хочу» больше не работают, Апраксина. Лёва не Эва – ему скоро двадцать, ты умудрилась нехило напортачить, и он не побежит по первому свистку к матери, с лёгкостью подписавшей отказ от сына, как она ни разыгрывай умирающую.
- А я не разыгрываю! Я действительно умираю! – возмутилась Юлия.
- Да все мы умираем, Апраксина. Ты, я; даже наши дети. Каждый день шаг за шагом приближает к смерти любого из нас – ты не пробовала с этой стороны смотреть?
Вечером меня ждёт неприятное объяснение с Ольгой, и ещё более неприятное – со Львом. Сильно обиженная, но, впрочем, нисколько не удивлённая Ольга гораздо труднее, кажется, пережила разлуку с Эвой, чем со мной; но деликатная Эва заверила её, что "мы останемся друзьями" (подслушала эту фразу в каком-то фильме), а ещё вдруг ни с того ни с сего предложила:
- Ты не хочешь взять себе своего ребёнка? Вот как папа взял Лёву: был-был у мамы Лёва - а папа его взял, и теперь он папин? Так же и у тебя может быть.
- Это называется "усыновить", - научила Ольга. - Честно - я думала об этом, Эвочка. Но одной, без мужа...
- Так ты и мужа возьми. Который именно твой будет. А не мамин, как папа!
Ольга улыбнулась:
- Да где же взять такого? Особенно в моём возрасте?
- Но ты ведь не старенькая бабушка! Да и у бабушек бывают дедушки! - не сдавалась Эва.
Это был последний раз, когда мы видели Ольгу в нашем доме в Шерман Оукс.
Неумолимого Лёву новость о смертельном недуге матери нисколько не тронула – общаться с ней он отказался:
- Я потерял мать гораздо раньше, чем она собралась помирать, и уже это пережил.
- Но ты же... помнишь... хотел... начать с ней заново... дать шанс...
- Правильно - хотел. Пока она совсем уж дичь творить не начала. Да и вообще – мы с Катей заявление подаём. Женюсь я, пап. Не до матушкиных мне… игр – хоть с жизнью, хоть со смертью.
- Завидую. Я бы тоже женился, - вырывается у меня. – Но… ты хорошенько всё обдумал, сынок? Вы с Катей… абсолютно уверены?
- А ты… уверен, что хочешь быть с… ней… ну… а не… с Ольгой? Хорошенько всё взвесил? Жизнь-то одна.
Я усмехаюсь:
- Когда любишь, нет никаких сомнений. Правда? Твоя мать такая… другой уж не будет. Я это принял. Всё равно люблю… и деваться мне некуда.
- Поздравляю, папа. Ну а я… не хочу о ней слышать. Смотри, как бы она снова тебе сердце не вырвала и не разгрызла. Во всяком случае, с собой я не позволю опять это проделать.
Однако кое-какие сомнения относительно матери у Льва всё же были. Как-то раз я подслушал удивительное: он пытался осторожно выведать у Эвелины ход мыслей маленькой сестрёнки, пытался спросить её совета!
- Эва, вот скажи… тебе мама нравится?
- Да, - беспечно отвечала Эва. – Она со мной хорошо играет. Мы теперь много гуляем.
- Обнимает тебя? – ревниво спрашивает брат.
- Да!
- А про меня… говорила что-нибудь?
- Да! – с готовностью поясняет Эва. - Говорит, что любит. Что мы с тобой похожи. Мама рада, что мы похожи на папу. Говорит: люблю папиных детей.
Лёва с сомнением хмыкает. Интересуется:
- А ты разве на маму не сердишься? Её же долго не было.
- Так она была занята. Папа говорит: если человек занят, надо относиться с пониманием. Когда кто-то занят делом, это надо уважать.
Лёва молчит в недоумении. Но Эвелина вдруг добавляет:
- Пока мамы не было – я на неё сердилась. А раз она приехала и теперь здесь – чего сердиться? Только она всё кашляет… но я ей по спинке стучу. Нам воспитательница сказала: если кашляет – постучи по спинке, только аккуратно! Ты ей тоже постучи, как кашлять будет!
Глава 21. Даниил. Расторгнутая помолвка и сюрпризы демоницы Харити.
При напоминании о Юлиной болезни Лёва мрачнеет – но на сближение с матерью всё равно не идёт. Я тем временем собираю информацию и торопливо ищу лучших специалистов в области Юлиных болезней; однако скоро поводов для мрачного настроения становится ещё больше – Лёва с Катей страшнейше разругались накануне свадьбы из-за рабочих взглядов на какую-то техническую чушь. Слово за слово - и, оба принципиальные, они расторгли помолвку, разъехались, и Лёва снова начал курить – хотя последний раз я видел его с сигаретой в четырнадцать лет.
Поговорил и с Катей, и с ним; оба упёрлись, как бараны, что делать – я не представлял. Эвелина рыдала; видя отчаяние дочери, привязанной к невесте брата, Юлия начала собираться:
- Съезжу в Пасадину, поговорю с сыном.
- Да он тебя не пустит на порог, - честно предупредил я. – Ты не слушала его много лет – с чего ему теперь желать выслушать тебя?
- Значит, поговорю через дверь. Заодно Катин адрес дай – где она?
- Вроде вернулась в общагу Калтеха. И тоже, как ты понимаешь, встречи с несостоявшейся свекровью не жаждет.
- А адрес Лёвиной квартиры?
Я помедлил.
- Слушай, Апраксина… тебе он очень нужен, этот адрес?
- Да! – выпалила Юлия.
- Отлично. Тогда… вот тебе небольшой шантаж. Дам, если, во-первых…
- Во-первых? – изумляется Апраксина. – Будет ещё «во-вторых»?
- Не перебивай, пожалуйста. Во-первых, ты выйдешь за меня замуж. Это рационально: больница, пропускной режим, оформление документов, льгот – ты отлично знаешь, что лучше иметь официальный статус супругов.
- Выйду – когда совсем уж помирать начну и пойму, что ты меня точно не бросаешь, даже страшную, больную и уродливую! – выкатывает Апраксина претензии. Я теряю терпение:
