— Оригинал или ремейк? — Профессор Гиллет проходит торжественным маршем мимо нашей парты, и Дэйв тут же добавляет: — Жэ те презант ма фамий. Жан-Пьер э... л’онкля.
— Гм. Что?
— Ква, — поправляет профессор. Я ожидаю, что она задержится, но она проходит дальше. Фух!
— Оригинал, конечно. — Но я впечатлена, что Дэйв знает про ремейк.
— Забавно, но я и подумать не мог, что ты фанатка ужастиков.
— Почему нет? — ощетиниваюсь я. — Для меня важнее качество фильма, а не его жанр.
— Да, но большинство девочек брезгуют подобным.
— Как это понимать? — я повышаю голос, и мадам Гиллотайн поворачивает к нам голову с другого конца комнаты. — Марк э мон… фрэр, — говорю я, мельком взглянув на первое попавшееся французское слово. Брат. Марк мой брат. Упс. Прости, Шон.
Дэйв трёт веснушчатый нос.
— Ну, знаешь. Девчонка предлагает парню сходить на ужастик, чтобы пугаться и вешаться на него весь фильм.
Из моего горла вырывается стон.
— Пожалуйста. Я видела столько же испуганных парней, выходящих из кинозала, сколько и девчонок…
— Кстати, сколько фильмов ты посмотрела на этой недели, Олифант? Четыре? Пять?
На самом деле, шесть. В воскресенье я смотрела два. Я приспособилась к порядку дня: школа, домашняя работа, ужин, кино. Я медленно изучаю город, кинотеатр за кинотеатром.
Я пожимаю плечами, не желая ему признаваться.
— Когда пригласишь с собой, а? Может, мне тоже нравятся страшилки.
Я делаю вид, что пристальное изучаю семейное древо в своём учебнике. Дэйв не впервые посылает подобный намёки. Он симпатичный парень, но мне не нравится его поведение. Трудно отнестись к парню серьёзно, когда он всё ещё откидывается на спинку стула, только чтобы позлить учителя.
— А вдруг мне нравится ходить в кино одной. Вдруг это даёт мне время подумать над рецензиями.
Это правда, но я воздерживаюсь от упоминания, что обычно я не одна. Иногда со мной ходит Мередит, иногда Рашми и Джош. И, да, иногда Сент-Клер.
— Точно. Рецензии. — Он выдергает мой блокнот «на пружинах» из-под учебника.
— Эй! Отдай!
— Снова для вебсайта? — Дэйв пролистывает страницы, пока я пытаюсь вырвать блокнот. Я не делаю заметок при просмотре, а откладываю на время. Но мне нравится кратко записывать первые впечатления.
— Кому говорю, отдай.
— И, кстати, зачем так заморачиваться? Почему ты не ходишь в кино ради веселья, как нормальный человек?
— Мне весело. И я уже говорила, это хорошая практика. Дома я не могу посмотреть классику на большом экране, как здесь.
Не говоря уже о том, что я не могу посмотреть её в такой великолепной тишине. В Париже никто не говорит во время кино. Да помогут небеса человеку, что проносит в зал хрустящие чипсы или мятый целлофан.
— А зачем тебе практика? Писать о кино ведь несложно.
— Да? Хотела бы я увидеть, как ты напишешь рецензию объёмом шестьсот слов на какой-нибудь фильм. «Мне понравилось. Фильм клёвый. Были взрывы».
Я снова вцепляюсь в блокнот, но Дэйв поднимает его выше головы.
Он смеётся.
— Пять звёзд за взрывы.
— О-т-д-а-й т-е-т-р-а-д-ь!
На нас падает тень. Мадам Гиллотайн возвышается над нами, ожидая продолжения. Остальная часть класса тоже пялится на нас. Дэйв отпускает блокнот, и я сажусь на место.
— Гм... тре бьен, Давид, — говорю я.
— Как ви закончить милую беседу, поз’алуйста, воc’враcайтесь к заданию. — Она сощуривает глаза. — И ду страниц’ о ву фамий о франсе пур ланди мата.
Мы робко киваем, и каблучки цокают обратно.
— До ланди мата? Какого черта это означает? — шикаю я на Дэйва.
Мадам Гиллотайн отвечает, не останавливаясь:
— Утро понедельника, мадемуазель Олифант.
Я с грохотом опускаю поднос на стол. Чечевичный суп расплёскивается на один край, а слива убегает с тарелки. Сент-Клер ловит беглянку.
— Какая муха тебя укусила? — интересуется он.
— Французский язык.
— Всё плохо?
— Всё плохо.
Он возвращает сливу обратно на мой поднос и улыбается.
— Ты прорвёшься.
— Легко тебе говорить, месье билингвист.
Его улыбка угасает.
— Прости. Ты права, это нечестно. Я иногда забываю.
Я зло размешиваю суп.
— Профессор Гиллет всегда выставляет меня дурой. А я не дура.
— Конечно, нет. Безумие ожидать сразу беглого языка. Нужно время, чтобы что-то выучить, особенно язык.
— Я так устала выходить туда… — Я указываю на окна. — … и чувствовать себя беспомощной.
Сент-Клер удивлён моим заявлением.
— Ты не беспомощна. Ты выходишь каждый вечер, часто одна. Уже нет тех стенаний как вначале. Не будь так строга к себе.
— Гм.
— Эй! — тут же одёргивает он. — Помнишь то, что говорила профессор Коул, когда она рассказывала о нехватке переводной литераторы в Америке? Она объяснила, что важно знакомиться с другими культурами, иными ситуациям. И именно это ты и делаешь. Ты выходишь на улицу и проверяешь брод. Ты должна гордиться собой. Наплюй на уроки французского, как сквозь дёрн прорываешься.
Я выдавливаю из себя улыбку на его англицизм. Говоря о переводе.
— Да, но профессор Коул говорила о книгах, а не действительности. Есть большая разница.
— Разве? А как же кинематограф? Неужели ты не считаешь кино отражением жизни? Или это говорил другой известный кинокритик?
— Молчи. Это другое.
Сент-Клер смеётся, зная, что поймал меня.
— Думаешь? Ты должна меньше волноваться о французском и больше... — Он замолкает, переключив внимание на что-то позади меня. На его лице растёт отвращение.
Я поворачиваюсь и вижу, что Дэйв стоит на коленях на полу кафетерия. Его голова склонена, он протягивает мне маленькую тарелочку.
— Позволь подарить тебе этот эклер в знак моих искреннейших извинений.
Моё лицо начинает гореть.
