Он швырнул последнюю гранату, достигнув вершины холма. Когда она взорвалась, он вбежал в бункер, полный северян.
Он убил только нескольких из них, остальные явно были удивлены. Пулеметчик повернулся, чтобы убить его, но Хэл застрелил его, попав в грудь. Второй кореец бросился к пулемету, но Хэл застрелил его, спокойно, словно это была мишень в тире.
Он огляделся: десять – пятнадцать северян двигалось, некоторые были ранены. Он бросился к ближайшему, держа штык наперевес. Штык вонзился в шею солдата, и он замер.
Тут пуля попала Хэлу в спину. Кто-то говорил ему, что это серьезно, и он, скрипя зубами, продолжал стрелять, видя, как падают люди, пока он расстреливает патроны в автомате. Он потянулся за новым комплектом, но понял, что патроны кончились.
Он поднял свое оружие и швырнул в молодого солдата, который в него целился, попав солдату в лицо. Кровь обагрила его форму и он упал.
Хэл был уже на коленях, поваленный пулей, попавшей в спину, но еще держался. Он схватил винтовку упавшего корейца и выстрелил в двух других, пытавшихся овладеть пулеметом. Один упал, пораженный пулей в грудь, а другой вытащил пистолет из кобуры и, глядя на Хэла как на приведение, стал целиться. Хэл выстрелил ему в живот и осмотрелся.
Он ошибся: бойцов СКНА было больше, или новые прибежали на помощь товарищам. Винтовка была пуста, и он взял свой «45» и стал стрелять. Он опять был ранен, на этот раз – в кисть руки.
Он не обращал внимания: он знал, что пуля в спине убьет его, и все другие его не интересовали.
А может, он уже умер. Если так, думал он, теперь можно вести огонь сколько угодно. Теперь он призрак. Не удивительно, что они на него так глазеют.
Он слышал крики на английском языке; может, это его люди поднимались на холм. Это уже не имело значения: он убил всю свою роту из-за своей неопытности, слепого послушания приказу, глупой самоуверенности. Если кто-то уцелеет, они запомнят его, как некомпетентного лейтенанта, виновника гибели товарищей. «Пусть так», – думал он, стреляя в корейцев, странно неподвижных, может быть, уже убитых.
Он думал: «Мы все здесь убиты и обречены вечно вести бой». Не удивительно, что это лихорадочное возбуждение, охватило его много раз раненое тело. Волны смерти, заливающие бункер, поднимали его. Сегодня – триумф Смерти, а смерть (до чего же просто, почему это раньше не пришло ему в голову?) не может умереть. Поддерживаемый этой иронией, он продолжал стрелять, и его пули отправляли их, бессильно ругавшихся, к смеющимся богам войны.
Он выстрелил в последнего корейского юношу, который то ли целился в него, то ли убегал, и был то ли жив, то ли мертв. Тот упал, сделав сумасшедший пируэт, и остался лежать, глядя в синее небо над дымом от выстрелов, мирное, как в июне на площадке для гольфа в Лонг Айленде. Но он знал, что сегодня не летний день, а 31 октября, то есть канун Дня Всех Святых.
Он улыбнулся, увидев еще трех корейцев с карабинами. Он знал, что умрет раньше, чем они его застрелят. По крайней мере, на свой лад, он – победитель.
И снова, как будто, в последний раз возник перед ним образ Стюарта, лихого красавца, как всегда улыбающегося. «Пошли, Принц Хэл, нам есть куда идти».
Хэл попытался улыбнуться, хотя кровь текла изо рта. Стюарт улыбался из-за спины живых людей, которые готовились убить Хэла, и глаза их горели абсурдным весельем.
Он почувствовал усталость. «Ну, Стью», подумал он спокойно, «они убьют нас обоих. Бедная мама»…
И он увидел лицо матери, ее ласковые глаза, и подумал о ее одиночестве. Плохо, очень плохо.
Ее образ исчез последним, и все стало чистым и голубым над его головой, и он остался один.
Он потерял сознание, не поняв, что трое ворвавшихся в бункер были его людьми.
Рамирец и Каснер бежали впереди, Террел прикрывал их сзади. Рамирец поглядел на кучу тел северян и свистнул.
– Каброн, – сказал он, глядя на Террела и отложив автомат, – Террел, смотри-ка, зае…ся. Этот лейтенант, черт побери, уложил здесь всех.
Каснер бросился к Хэлу, встревоженный тем, что лицо у него в крови.
– Жив ли он? – спросил Рамирец с сомнением.
Каснер посмотрел на свое отражение в незрячих глазах Хэла, потом пощупал пульс и сказал «Да».
– Господи, – покачал головой Рамирец, – лейтенант спас наши е…ые жизни.
Террел ничего не сказал, он считал мертвых, окружавших Хэла Ланкастера. Он остановился на семнадцати, так как Каснер закричал, чтобы он дал сигнал людям внизу прекратить огонь.
14 февраля 1951 года
Безмолвие царило на Южной лужайке Белого дома. Военное подразделение и почетный караул стояли и слушали. Военные в парадных мундирах, многие – на колясках, были выстроены перед небольшой галереей для зрителей и журналистов. Присутствовал генералитет, включая Объединенный комитет начальников штабов и представителя генерал-лейтенанта Мэтью Риджуэя, командующего сухопутными силами в Корее.
У микрофонов, лицом к собравшимся ветеранам, стояла знакомая фигура президента в пальто и очках. Щеки его раскраснелись от зимнего ветра. Он задумчиво созерцал представшую перед ним картину. Повод был радостный, но настроение у президента было тяжелое. Он должен был вручить высшие национальные награды участникам боев три месяца назад, точнее – накануне Дня Всех Святых, как раз, когда китайские войска вступили в Корейскую войну, что изменило весь ее ход.
С той роковой недели в конце октября 8-ая армия и 10-й корпус отступали перед мощным натиском китайских войск. Командующий 8-ой армией, генерал-лейтенант Уолкер погиб при аварии джипа. Силы США-ООН должны были эвакуироваться из Сеула, и начинались переговоры с коммунистическим Китаем.
Хуже того, главнокомандующий силами ООН генерал Макартур делал безответственные и опасные для позиции его страны в этом конфликте заявления. Если в ближайшее время он не образумится, его придется отправить в отставку, а это затруднит положение президента как верховного командующего из-за популярности Макартура среди народа. Так что у президента хватало поводов для беспокойства. Страна была втянута в войну, выиграть которую не было никакой надежды. Притом война велась в далекой стране, о которой прежде мало кто и слышал, с противником, по данным экспертов, до последнего времени не считавшимся серьезным. Замечательная, эпохальная победа союзников над нацизмом и Японской империей стала уже воспоминанием. Мир вдруг изменился. Теперь со злом труднее бороться и даже труднее его определить.
Но некоторые ценности не изменились. Президент с удовольствием просматривал приготовленный текст. Там шла речь о мужестве и самопожертвовании, не просто возвышенных, но и характерно американских. Это рождало гордость за свою страну и веру, что это будет как-то поддерживать в предстоящие двусмысленные месяцы и годы, может быть, больше, чем обычно. Президент откашлялся и заговорил в микрофон:
