Только какого черта моя личная жизнь касается моего босса?
— Эй, Джин!
Я лишь оглядываюсь на пороге его кабинетика, ожидая дальнейших указаний.
— Шон тебя не обидит. Он души в тебе не чает. Насколько это вообще возможно для человека его статуса и положения.
Я даже не киваю. Просто жду. И практически наверняка знаю, что именно услышу дальше.
— Ты же в курсе, что он женат? Я про Шона. И никогда не разведется. Его семья не допустит развода. Но с женой он не живет уже больше десяти лет. И все это время она тоже не блюдет… целибат. Чисто договорной политический брак, который не мешает обоим жить так, как им нравится. Так что в этом плане у тебя проблем точно никаких не будет.
Стив затягивается своей вонючей сигаретой и потирает лоб.
— И это, пожалуй, единственное, в чем он тебе откажет. Хотя пару раз в пьяном разговоре он обмолвился, что если ты действительно этого захочешь… Кто знает?
Да идите вы все нах… чертовы джентльмены.
Вот это я карму себе наработала.
На женатых у меня табу. Ага. «Табу» на «табе» сидит и «табой» подгоняет.
Ты прав, Стив. Хренов циник-друг. Ты прав.
Сперва я должна просто разобраться с тем, чего хочу именно я, а не окружающие меня люди. А там оно все само собой устаканится.
— Отправь меня в командировку. Куда угодно. Подальше. Хотя бы на неделю.
Босс лишь кивает, принимая к сведению мою просьбу. И я не сомневаюсь в том, что он ее исполнит.
Поэтому я сейчас сижу в вип-зале аэропорта и пытаюсь проверить почту на планшете. Но какое-то странное чувство царапает исподволь. Не просто чувство, а ощущение. Совершенно неуместное в публичном месте — легкого возбуждения, как от чтения эротической литературы или при просмотре видеоролика для взрослых. Я прикрываю глаза и с недоумением осознаю: да, точно, оно. Соски съежились, между ног увлажняется, низ живота легко тянет, как в ожидании ласки, дыхание учащено, а щекам горячо, словно они покраснели. Что за чертовщина? Не мог же мне кто-то что-то подлить в еду или питье? Или… мог?
Я выключаю планшет, кладу его в сумочку и оглядываюсь в поисках двери с заветными символами — надо срочно хотя бы умыться холодной водой.
И в этот момент встречаюсь с горящим взглядом знакомых темно-серых с грозовыми всполохами глаз.
Можно сколь угодно презрительно отзываться о штампованных штампах про предающее тело и помутнение рассудка. До тех пор, пока не испытаешь это состояние на себе — контроль утерян напрочь. Соски грозят порвать не только чертово кружевное белье, но и легкий, сползающий на одно плечо свитерок, а светлые джинсы наверняка промокли до темного пятна между ног.
Всего один взгляд, на расстоянии пары десятков метров, и я даже не ощутила еще его аромат, а уже готова, словно на поводке притягиваемая, подойти к нему и сесть верхом прямо тут, в присутствии людей.
Как сквозь плотный слой ваты я слышу слегка визгливый мужской голос с легким кавказским акцентом:
— Вай, такая красивая девушка, сидит одна, скучает. Украдут, увезут, замуж возьмут, маму не спросят.
С большим трудом я перевожу расфокусированный взгляд на плюхнувшегося рядом на мягкий диванчик южанина в белом спортивном костюме и таких же кипенно белых кроссовках.
— Вэ, мама. Издалека красивая, а рядом... — он складывает пальцы щепоткой и целует их, обдавая меня запахом перегара, — рядом посмотришь и весь с ума сойдешь. С первого взгляда вижу — горячая, как огонь, сладкая, как персик, нежная, как шелк и драгоценная, как все золото мира. Слушай, красавица, ты зачем меня обокрала? Без спросу сердце мое похитила, на кусочки разбила, если не поцелуешь, не склеится обратно.
От такого интенсивного словесного напора я теряюсь и даже не могу найти, что сказать. Да мне и не дают. Подвыпивший — явно для снятия предполетного стресса — вип-пассажир в адидасах-найках-пумах, скромно разбавленных толстенными золотыми цепями на густо заросшей черной порослью груди, уже запустил свою лапу мне в волосы и тянется с поцелуем, причмокивая блестящими мокрыми губами. А я только и успеваю, что выставить вперед ладошки и, зажмурившись от отвращения, максимально отвернуться, до хруста шейных позвонков. Я дергаюсь в захвате, но только сильнее обнажаю плечо, с которого и так сползает свитерок.
— И сюда поцелую, и туда поцелую, и везде зацелую, любить всю ночь буду.
Я помню, что за стойкой регистрации вип-зала меня обслуживала хорошенькая молоденькая девчушка, тоненькая и хрупкая, как тростинка. От нее помощи я точно не дождусь, разве что охрану вызовет. Мне хочется закричать от нелепости происходящего в зоне для привилегированных клиентов, от стыда и одновременно ощущения гадливости, но я лишь мычу, пытаясь вскочить с чертова низкого диванчика.
И в этот момент мужские пальцы сами разжимаются, а я, не удержавшись, заваливаюсь на бок и вижу, как Данил вздергивает с дивана горячего джигита и молча с небольшим размахом бьет того головой в нос. Лицо пьяного пассажира моментально заливает кровью, он визжит, хватаясь ладонями за поврежденный орган, а к нашей группке с криками подбегает охрана — ну надо же, так значит вы здесь все же есть? Только где же вы были, когда ко мне так внаглую приставал этот пьяный подонок?
— Я тебя найду! Найду и убью! Тебе в этом городе места мало будет! Не только в городе! В стране! Да вообще на планете! Посадите его в тюрьму, только там живой останется! Вэй, мама, и там убью, не будь я Тигран Аянян!
Охрана скручивает Данилу руки за спиной, не обращая внимания на то, что у него тоже рассечена бровь, кровь с которой тонким ручейком скатывается по щеке на воротник светлой офисной рубашки под строгим деловым костюмом. Так вы еще теперь пытаетесь взвалить вину за драку на моего Данила? Ну уж нет! Хрен вам!
— Ах вы ж сучьи дети, уроды недоделанные, придурки вонючие! Я вам такой скандал этому занюханному аэропортику устрою, вы меня на всю жизнь запомните! Да я вам пассажиропоток в два раза сокращу! Ни один иностранец с проекта больше не воспользуется вашими услугами. Да я до совета акционеров дойду, чтобы даже грузовые потоки вам завернули! Да я выясню фамилии всех до единого, кто сегодня в вашем тошниловском ресторане этому гандону наливал, и всех, кто недосмотрел за этим свиньей! Да вы пойдете все заборы красить в вашей вонючей дыре, придурки слепые…
Почему я все это воплю на английском? Да хрен меня знает. С перепугу?
Видевшая сцену приставания молоденькая девочка за стойкой ресепшена, очевидно, в силу женской солидарности — возможно, джигит и ее успел достать до печенок — вдруг подхватывает мой англоязычный монолог и начинает, тарахтя и захлебываясь, переводить его на русский, добавляя от себя подробности моего статуса и положения.
— Ребят, ребят, вы что, это жена председателя совета акционеров южной строительной компании, которая тут трубопровод тянет. Если бы не они, наш аэропорт до сих пор оставался бы запасным приемником, только летом работающим. К ней нетрезвый пассажир пристал, а это ее секьюрити. Она иностранка, вы что, хотите международный скандал спровоцировать? — девулька всплескивает руками, умудрившись незаметно для бравых ребят подмигнуть мне. — Да она если своему мужу пожалуется, вас даже дворниками потом на работу не возьмут. Вы лучше пострадавшего господина Аяняна в медпункт проводите, чтобы ему первую помощь оказали. А я пока подготовлю записи с камеры видеонаблюдения, чтобы ни у кого никаких вопросов не возникало кто когда и к кому первый подошел и приставать начал.
— Иностранка, говоришь?
— Секьюрити, говоришь?
— А ты их документы проверила?
— А как бы я их на рейс зарегистрировала?
Ох, девочка, как бы у тебя из-за нас проблем не было.
Джигит в белом, теперь уже с кровавыми бурыми потеками, услышав мой пламенный спич на непонятном ему языке и перевод про иностранку и ее секьюрити и международный скандал, подсдулся с угрозами и теперь только причитает и всхлипывает. Охранники, козырнув, отпускают Данила и провожают в медпункт пострадавшего пылкого южанина. А девочка, разрулив ситуацию, выдыхает и шепотом извиняется перед нами:
