бедным соскам, жаждущим его рук. А одна суконная точно тёрлась как на ткацком станке между ног.
Или это всё ещё был носок?
— Платон, мы уехали, — постучала в дверь режиссёр.
Но он даже не остановился.
Да и я слышала её шаги и хлопнувшую дверь как во сне.
— Я убью тебя, если ты меня не трахнешь, — подалась я к нему, когда Платон поставил меня на пол, и его поцелуи стали спускаться ниже и ниже…
— И не мечтай, — поднял он голову и перекинул меня через плечо.
Унёс на кровать. Бросил на спину. Потом перевернул на живот, подтянул к краю кровати и широко развёл мои ноги.
— Мать твою! — вцепилась я руками в простыни.
А целоваться он определённо умел.
— Я буду тебе очень благодарен, если ты не будешь молчать, — прозвучал его ставший ещё ниже, ещё мягче голос. — И я буду понимать, как тебе нравится, а как нет.
— Мне не с чем сравнить, — выгнулась я. Он ласкал мой клитор, пока говорил, а потом легонько хлопнул ладошкой. — А! — я дёрнулась, бесстыже подставив ему задницу. — Это достаточно красноречиво?
— Вполне, — шлёпнул он ещё раз.
— Твою мать! Я хочу тебя.
— О, детка, — выдохнул он. — Даже больше, чем твоя потрясающая задница мне нравится твой рот, когда он говорит.
И его рука сталась там, где была, а губы стали подниматься выше. Сминая кожу, он целовал и покусывал ягодицы. О, боги! Я дёргалась и выгибалась на каждый его хлопок. Осторожно, продолжая двигаться губами выше, он засунул в меня палец.
— Я уже люблю твой палец, — выгнула я шею, когда он прикусил кожу на плече.
— Жаль, что у меня только две руки. — Ртом он поймал мои губы. Одной рукой — грудь и сжал сосок. — Как на счёт двух пальцев?
— Да, — кивнула я.
Моё влагалище на секунду опустело, а потом там стало тесно-тесно. Не так тесно, как могло быть. Но стало немного больно.
Я скривилась.
— Потерпи, я немного растяну. Очень узко. Не хочу порвать тебя членом.
— А я хочу, — взмолилась я. — Возьми меня, — захныкала я, изнемогая от его ласк. — Возьми меня больно. Возьми меня сейчас.
— Плохая, очень плохая девочка, — снова прикусил он меня за плечо.
Прикусил сильно.
И я знала, что он делает, пока словно придушенная, я боялась пошевелиться — надевает презерватив.
— А! — взвилась я, когда он меня снова шлёпнул. В этот раз куда сильнее, чем до этого и не успела перевести дух, как задохнулась от того, как он меня протаранил.
На самом деле совсем чуть-чуть, недалеко, неглубоко, но это я поняла потом, когда лёгкими толчками осторожно он стал проталкиваться глубже.
Я задержала дыхание. Я вцепилась зубами в простыню. Мне казалось, я чувствую, как раздвигаются кости — так много его было внутри меня.
— Расслабься. Доверься мне, — шептал он.
И я подчинялась.
И, казалось, когда дальше некуда, просунул руку снизу, подхватил меня под живот, приподнял и вошёл ещё глубже. Его пальцы снова переключились на клитор. Он слегка поменял позу и стал входить в меня резче, сильней.
Я сцепила зубы, а потом выдохнула:
— Платон!
— М-м-м, — застонал он. — Покричи, сладкая моя. Ещё!
Но меня и просить было не надо.
— Твою мать. Да! Да, Платон! Пла…а-а-а-а-а! — заорала я, ткнувшись лицом в постель, отчего получилось глухо. Но уверена, он услышал. И то, как содрогнулось моё тело. И то, как моё пульсирующее влагалище сжало в себе его член.
Не знаю, что было внутри меня — у меня было чувство, что в меня попала ядерная боеголовка. Так и не взорвалась и до сих пор торчит, раздирая. Но его пальцы заставили меня почувствовать этот момент как прекрасный.
Я взлетела. Попарила немножко. И приземлилась растерзанной тряпочкой на кровать. И такая пустота образовалась в теле, когда он вышел и весь взмокший, тяжело дыша, завалился рядом.
— Ты всё? — спросила я, не в силах пошевелиться.
— Да, детка, — как бы сильно не устал, наклонился он и поцеловал меня в плечо. — Спасибо. Ты — это что-то. Здравствуй, космос!
И снова без сил упал навзничь.
Святые метеориты!
Кряхтя, я подтянула к себе ноги и тоже кое-как перевернулась на спину:
— Заткни уши. Я сейчас скажу ужасную вещь.
— Если я закрою глаза, сойдёт? — ответил он, так же, как и я, не в силах пошевелиться.
— Да, — согласилась я. — Я хочу остаться. С тобой. Хотя бы до утра. Но если ты выгонишь меня, я уйду.
— Я ни за что не позволю тебе уйти, детка. Этот номер оплачен до завтра. Раньше я тебя не отпущу.
— Будешь трахать? — я скрестила пальцы и подняла руку. — Ну, пожалуйста, пожалуйста, скажи «да».
— С наслаждением, — улыбнулся он.
Я согнула руку:
— Да!
Он приподнялся на локте и покачал головой, глядя на меня.
— Но сначала покормлю.
В жизни Платона было много женщин.
Худых и пухленьких. Низких и высоких. Узких и не очень. Застенчивых и раскрепощённых. Неумелых и опытных.
Когда ты молод здоров и горяч — всё равно кого трахать.
Она может сделать всё сама и отскакать на члене пару десятков километров, а может лежать бревном. Может брить на лобке волосы, а может растить в лучших традициях Тинто Браса. У неё может быть крошечная грудь с торчащими сосками, а может — большая, тяжёлая, молочная. Всё равно. Всё. Равно.
Запоминаются не волосы, цепляют не идеальные формы, заводит не цвет волос, реагируешь не на мастерство. Встаёт на любую. Мужчина вообще по сути неразборчив. Так заложено природой. Но каждый раз, где-то внутри, засовывая в неё член, ты точно знаешь: она или не она.
И не важно девственница она или проститутка, засыпает постель крошками, когда ест или истово следит за чистотой, есть только один показатель того, когда не всё равно — если хочется сказать: «Моя!»
И с кем, в какой момент тебя накроет это чувство и застанет врасплох — не узнаешь наперёд.
Пока не накроет.
Сдержанный в жизни, немногословный, Платон не умел ухаживать, не знал красивых слов, его пугала романтика. Но он умел трахать. И в постели не знал запретных тем, неприемлемых ласк, неподобающих поз.
Ненасытный, страстный, неутомимый, он думал, что нашёл себе идеальную пару — женщину что была его на шесть лет старше. Она так же, как и он, любила секс. Она всегда была готова, горяча, доступна. Он думал — это Эверест. Дальше — только вниз.
И он не хотел портить этой девочке первую ночь, принуждать её
