к сексу и вообще смешивать их биографии. Хотел просто немного мести и красивых фотографий. А когда она завелась — слегка облегчить её нелёгкую долю во время игры в секс.
Но всё к чёртовой матери полетело в тартарары и пошло не по сценарию, когда их словно обвили высоковольтные провода. Пробки перегорели. Свет погас.
Он бы отрезал себе член, если бы не вставил его в неё — такое у него было чувство.
Не потому что он её хотел — потому что она хотела его.
Это было сбившее с ног, неожиданное, потрясающее чувство.
Не он её боготворил. Она — боготворила его.
Она не откликалась на его ласки, а любила его пальцы. Не возбуждалась — истекала соком для него. И член не принимала, позволяя себя трахать, она словно была создана для него и так его хотела, что он пил из этого родника и не мог напиться. Кончал и не мог кончить.
— Как себя чувствует моя маленькая? — раздвинув ножки, он поцеловал её между них. — Болит?
После того, как он первый раз её трахнул, потом снова трахнул, и опять трахнул Платон чувствовал себя виноватым, но, черт побери, хотел ещё.
Как ни старался он быть осторожен, он всё же был великоват для неё. А он увлёкся.
— Моя бедняжечка, — с двух сторон от дырочки облизав губки, он обхватил губами клитор и поиграл языком.
— Это нормально, что с меня течёт? — выдохнула Янка, подавшись к нему.
— Да, детка.
— А что я снова тебя хочу.
— О, да, детка.
— А если я хочу его? — показала она на, конечно, уже вздыбившийся член.
— Видишь, как он тебе рад. Хочешь его приласкать?
Он положил на ствол пениса её руку.
— Не бойся, он не отвалится…
Есть женщины которых невозможно расшевелить: они стесняются, они зажимаются, хоть тысячу раз её люби, она останется зажатой. Есть женщины, которых невозможно остановить: их ненасытное лоно не миф и не из анекдота. Есть те, кого надо раскрывать, как бутон, открывая лепесток за лепестком, пока они расцветут. А есть — она.
Та, что только что потеряла девственность.
У неё всё болело, но она была счастлива.
— Я должна тебя ненавидеть?
— За что?
— Ну у меня много причин. Ты предложил мне секс за деньги. Ты женат. Ты снял компрометирующее видео.
— Как хочешь, — улыбнулся Платон. — Тебе было плохо со мной?
— Мне было так хорошо, что до сих пор хорошо. Это плохо, что я счастлива?
— Это ужасно, конечно, даже не знаю, что же мне делать с тобой такой.
— Я распущенная, беспринципная, гадкая?
Он приподнял одну бровь, думая, что же ей ответить, но она опередила:
— Сделай мне приятно ещё.
— Не знаю, смогу ли я, — улыбнулся он.
Но она уже вскарабкалась на него сверху.
— Мне нравится, как ты целуешься. И как пахнешь. И как дышишь.
— А что не нравится?
— Что нельзя ещё. И вот когда ты так смотришь, мне нравится. Смотри так ещё.
— Давай я, знаешь, что сделаю ещё? Покажу как можно больше не травмировать твою израненную дырочку, но нам обоим будет приятно.
— Святая залупохрень! — выгнулась она. — Как ты это делаешь?
— Просто хочу тебя и всё.
— Хочу тебя. Та-дам, — сделала она пас рукам, как фокусник. — Всё, теперь у меня тоже волшебные руки. Не целуй их, ты всё испортишь! Они же заколдованы…
— О, черт! У меня такие чувствительные соски, — удивлялась она, когда он словно открывал её — ей.
Она бегала по комнате радостная, голая, возбуждённая.
Они ели на кровати, пачкаясь едой и слизывая её друг с друга.
Она с упоением позволила ему кончит между её грудей.
И с таким восторгом обслюнявила его член, что и в рот ещё толком не успела взять, а он уже кончил.
Она была чистый восторг. Неразбавленное наслаждение. И что-то из тяжёлых наркотиков.
Платон с тоской подумал об этом утром, когда пришло время расставаться.
Ночевала тучка золотая
На груди утеса-великана;
Утром в путь она умчалась рано,
По лазури весело играя… — упрямо крутилось в голове, когда он открыл ей дверь такси.
День был солнечный, но по-прежнему холодный.
Платон вздрогнул, пожалев, что не одел ничего потеплее костюма, когда вышел её проводить до машины. Она зябко куталась в своё новое пальто, но на её лице не было ни грусти, ни сожаления.
— Спасибо, Платон Прегер, — чмокнула она его в щёку. — Мне было с тобой хорошо. Очень.
— И мне с тобой было… хорошо, — подавил Платон порыв её обнять и про себя добавил: моя девочка.
Захлопнул дверь машины. Махнул рукой.
Достал из кармана телефон: звонки, звонки, сообщения, сообщения.
Привычная жизнь требовала его участия.
Он выдохнул, отпуская девушку как сон. Приятный, волшебный, сказочный, но всего лишь сон.
Вызвал свою машину. И поднялся в номер забрать вещи.
На столе лежал перевёрнутый договор.
На последнем листе было нарисовано сердечко и написано:
«Ты сказал найти того, кого захочется запомнить. Я нашла. Ты — лучший!»
Но остался влажный след в морщине
Старого утёса. Одиноко
Он стоит, задумался глубоко,
И тихонько плачет он в пустыне…*
* М.Ю. Лермонтов, «Утёс»
— Ян, ну как? Ну расскажи, — канючила Светка. — Ну что ты как приехала, так и молчишь.
— Я не молчу, — сидя на кровати у стены, я смотрела в экран нового ноутбука. Всё болело как после хорошей тренировки. Ноги, спина, шея, руки и мышцы внутри живота, о которых я раньше и не знала. — Я занята, Свет. Мне до завтра нужно разобраться, всё перенести со старого ноута, да ещё две самостоятельных работы успеть сделать, — скользила я пальцами по тачпаду.
Честно говоря, сосредоточиться выходило с трудом. Но я себя заставляла. И гнала прочь мысли о Платоне.
Он женат. Это была единственная наша встреча. Забудь! — повторяла я как мантру.
— Ну хоть в двух словах. Как оно? — не унималась Светка.
— Света, ну что ты как маленькая, — подняла я на неё глаза. — Как-как! Больно.
— Жёстко он тебя трахнул?
— Ты же видишь: хожу, сижу, жить буду.
— А член у него какой?
— Вот такой, — на расстоянии друг от друга поставила я ладони ребром.
— Большой, — с пониманием кивнула Светка. — Ровный? Толстый?
— Вот ты ворона пляжная, — покачала я головой. — Да. На оба вопроса. Всё?
— Нет, я требую подробностей, — встала она.
И в сотый раз за день стала мерить мои
